Геннадий Каневский

там кастрюля стояла

на голубом газу

и хозяин квартала

что-то кричал внизу

и тянуло покоем

мафией сном стряпней

и старело такое

как потолок лепной

но всё время хотелось

музыки и вранья

молодёжного тела

ближе к кому своя

расписная рубаха

тесных ночей вдали

беспокойного праха

в дальнем краю земли

черепа верещагин

нагромоздил в краю

из которого чайкой

я улетел в твою

область обетованья —

говоришь что и мой удел —

в кою вгрызшись зубами

мой народ сидел

не вцепившись во что-то

только ветром одним влеком

мне лететь бы полётом

шелестеть тростником

клон нелепый паскуда

как меня называла та

человек ниоткуда

дон кихот никуда

к языкам не способен

мужикам не партнер в игре

не гордясь что особен

точку дня превратить в тире

в музыкальную тему —

но пойду погляжу

там кастрюля вскипела

на голубом газу

друг поднеси наши вещи мы в путешествии изнемогли

вглядываясь в каждую трещину этой растресканнейшей земли

заполняя каждую впадину и каждый холм прижимая к груди

пусть бубнит незаметное радио а ты рядом сядь и не уходи

вот блокнот полевых исследований сачок усталый и помятый капкан

всё из мест где жарко и слепо песок плясал нам непонятный канкан

слышишь уже снаряды ухают и пух летит от затворённых границ

что же – мы знали юг это а югу трудно перемирье хранить

много тоски и жалости любви и книжных картинок в ряд

все цвета побежалости прежнюю ржавчину боготворят

были и благотворители и всё парламентское бла-бла-бла

хоть мы в гробу их и видели но экспедиция всё же была

скоро уже накроет и тот квадрат где мы нынче сидим

как это всё устроилось расскажем ангелам полуседым

спирт для протирки радио бурдюк воды и запас галет

что напоследок радует и видимо хватит нам на весь тот свет

захвачены дума и почта

вокзал и районный бедлам

а после мы сделаем вот что

отпустим их всех по домам

под гром боевой кукарачи –

«не так повелось меж людьми!» –

мы просто не можем иначе

мы просто не можем пойми

а те кого мы отпустили

разгонят детсад и приют

вернутся во славе и силе

и нас непременно убьют

разденут под крики и гогот

возьмут в шомпола и тиски

они по-другому не могут

и тем мы друг другу близки

свет уже лёг на холмы.

или же – мгла.

было бы только куда

лечь хоть чему.

были бы только холмы,

а не одни –

степь, редколесье, леса

плоской земли.

чередованье, гряда,

взлёт и наклон,

мягкие контуры дней,

дверь бытия.

было бы только за что

жизнь ухватить,

а не катиться по ней

в вечную тьму.

побежали как сироты

головоногие дни

по садам и окраинам

выдуманных отчизн

в экспедиции вырыли

голову бога войны

чтоб она собирала нам

отменённую жизнь

наотрез отказалась

и светит когда темно

осветительным шаром

не ведающим стыда

и ребёнок-смертник

учит «бородино» –

то одно из немногих

что можно шепнуть туда

***

стой, вода.

здесь кладу тебе

смерть и запруду.

от листвы до листвы –

то зелёным, то белым

будешь цветом цвести

для меня одного.

назовут «дендропарк» —

так и зваться во веки веков —

что случится?

время, стой.

мы всё думали –

ходишь по кругу.

не покинуть тебе колеса,

где ты белкою скачешь.

кто же знал,

что бывает такое:

мошку с глаза смахнули,

неуместно присвистнули в храме,

или вот —

пальцев двух незаметный щелчок,

и теперь

всё иначе,

всё покрыто чешуйчатой смертью,

запаршивело тьмой,

завоняло лежащими навзничь

городами

без рук и без ног.

пристрелите меня на рассвете –

я оставил заказ

как велели –

за четверо суток,

когда всё было раньше,

когда не земля была смертью,

а уютная смерть была горсткой земли напоследок

и стоячей водою,

которой лишь ты любовалась,

и поэтому мы

ей в тот день положили

предел.

ходишь по комнате, а за спиною — море.

моря отливы, приливы — при поворотах.

крылья его нелепые за плечами

больно о мебель бьются.

как мы жили прежде на этой суше,

на шестой её части, покрытой сеткой

трещин, в садах извёстки, в законах пыли?

кем мы там были?

нет, мы и здесь никто, но за нами море.

в перспективе всех улиц, в конце всех лестниц.

смерть придёт — мы лицом к нему повернёмся

и улыбнёмся.