Журнал современной израильской литературы на русском языке Издаётся с 1999 года
Евгения Вежлян — поэт, литературный критик, социолог литературы. Публиковалась в журналах «Новый мир», «Новое литературное обозрение», «Знамя», газетах «ExLibris», «Книжное обозрение» и др. Колумнист «Русского журнала» и Лиterraтур’ы. Ведущая на «Литературном радио». Работала редактором в журнале «Знамя». Лауреат малой премии «Московский счет». В Израиле с 2022 года (Маале Адумим).
Женя (Евгения Вежлян) прочитала лекцию «Литература на русском языке и современные катастрофы». Лекция важная, над этой темой я тоже много думал, и мы с Женей о ней много говорили, поэтому поделюсь видео и скажу несколько слов от себя.
Лекция в самом прямом смысле «установочная», она первая в большом цикле, и в таком случае всегда стоит потратить время на прояснение позиции и терминов. В целом, судя по реакции слушателей (они были и оффлайн и онлайн, последнее существенно расширило аудиторию), введение это получилось.
Женя попробовала «упаковать» в одну лекцию ни много ни мало историю русской литературы больше чем за 30 лет — от Перестройки до современного посткатастрофического периода.
Идея, насколько я ее понимаю, в том, что развитие русской литературы было очень специфичным, ее, в общем, здорово трясло. От невероятного всплеска интереса публики в конце 80-х до почти полного ухода от литературной современности в 90-х, к постепенному нарастанию интереса в 2000-х. Причем литература ни в один из моментов не была однородна. В ней возникали сегменты, которые довольно жестко конкурировали. Например, «новые реалисты» (Шаргунов, Сенчин, др.) выстраивали свою стратегию на противопоставлении постмодернизму. Насколько я помню манифест Шаргунова и его дебют в «Новом мире» — так примерно и было. Примерно тогда и началось или, скажем, вышло на поверхность своего рода ретроградное направление, темой которого во многом стал ностальгический «великий Советский Союз», который имеет примерно такое же отношение к реальному СССР, как любимая многими палеолитическая диета к реальной пище, которую ели люди 5-6 тысяч лет назад. Женя приводит много любопытных фактов и наблюдений этого важного момента.
2000-е важны и тем, что появились и стали влиятельны литературные институты — укрепились издательства, литературные премии набрали серьезный вес. И дальше они начали действовать в таком, можно сказать, тандеме. Шубина стала издавать книги, которые получали премии, которые становились своего рода «рекламной площадкой» и поднимали продажи. А публика уже была готова читать не только «женские детективы». Это естественная реакция. Вообще говоря, все эти «женские детективы» они ведь одинаковые, а всегда хочется нового. А новое — непривычно, и потому сложно. Я помню, как в начале 2000-х Лев Данилкин, который вел колонку в «Афише», заявлял, что не читает русскую прозу вообще, и читать надо только переводную английскую. Его позиция изменилась где-то в середине 2000-х, в частности, в связи в с выходом романа Иличевского (Александр Иличевский ) «Матисс». Данилкин вдруг открыл для себя, что по-русски тоже можно писать. Критик он был в тот момент авторитетный и на этот поворот к русской прозе повлиял.
Женя внимательно этот поворот отслеживает и двигается дальше. В 2010-е ситуация опять меняется. Здесь позиция «новых реалистов» еще сильнее укрепляется и упрощается, Прилепин пишет свое «Письмо товарищу Сталину», начинает все сильнее звучать «патриотическая тема». В тоже время в литературу приходит новое поколение, которое вообще никогда (даже во младенчестве) не жило в СССР. Я это поколение знаю хуже, вот здесь мне было особенно интересно. В литературе начала утверждаться «левая повестка», феминистская во многом, появилась целая группа писательниц — талантливых, дерзких — и Васякина, и Евгения Некрасова. Условно «Прилепинская» линия особенно окрепла после 2014 года. Государство впервые за много лет сформулировало свой социальный заказ. А когда такой игрок выходит на поле, поле всегда меняется. И оно изменилось.
Женя подводит историю к моменту катастрофы — к 24 февраля 2022 года. И отмечает, что эта катастрофа не была каким-то извержением Везувия, когда все шло нормально и так бы и шло, если бы не стихийное бедствие. Нет, не так. Катастрофа, во всяком случае на литературном поле, о котором идет речь, носила во многом другой характер. Скорее, 22 февраля стало «последней соломинкой», которая ломает спину верблюду. То есть этого следовало ожидать, но все (почти) действующие лица, хоть и чувствовали, что все идет плохо, но старались этого не замечать.
После 24 февраля русская литература треснула по швам. Попытки ее «сшить» происходят, но пока сами действующие лица к этому совершенно не готовы. Скорее, нарастает процесс поляризации и в России, и в диаспоре.
В коротких словах смысл некоторых моментов катастрофы хорошо сформулировала Соня Шапиро, когда мы обсуждали лекцию. Первое, это — изменение статуса русского языка. Во многих странах сам язык рассматривается как «токсичный», «отменить» его крайне трудно из-за очень большого культурного веса, но ограничить, например, только классикой вполне возможно — в результате русский становится чем-то вроде латыни: классики без современников. И второй важный момент, который Соня отметила — русская литературная метрополия во многом потеряла статус центра для диаспоры. Это вполне может породить целую серию локальных «катастроф», которые заново оформляют все поле русской литературы, учитывая, что в диаспоре сегодня оказались очень многие заметные литераторы.
На самом деле разговор большой и важный. Женя его только начала. Разговор трудный и по обилию материала, и по самому материалу, слишком нагруженному прямыми политическими высказывания, — само поле перестало быть «эстетически нейтральным», его уже невозможно исследовать внутри него самого. Надо говорить и про то откуда литературные премии и другие институты брали деньги, и как деятели литературы участвовали в политике (не только литературной) и о многом другом вроде бы не имеющем к собственно литературе отношения.
Но говорить об этом необходимо. Мы живем в мире, где другая не только литература, но и вообще эстетика, другие принципы оформления мира. Это уже мир не только «после Аушвица», но и после 22 февраля, и после 7 октября, как справедливо отметила Olga Agour.
Я полагаю, что этот разговор очень нужен. И он должен быть продолжен.