хвоей пахнет остро и сильно.
золотящийся лес дерев.
на краю его лесопильня.
что ты делал там, замерев?
что? я в первой строке родился.
во второй вдыхал жизни срез.
в третьей умер и притворился,
что в четвёртой воскрес.
слышишь звучит паровозный гудок
станции Сновск ненасытный глоток
воздуха с примесью гари
в горле застряли толчки поездов
запах травы остывающий ночью гербарий
во̀лны за изгородью чёрных садов
вровень с ребёнком задуман плацкарт
руки родные отрывочный пар
вовремя вовремя надо сойти
по узорчатому железу ступенек
голос с третьего или седьмого пути
вдоль полотна крапива ревень репейник
улочками под россыпью звёзд живых
мимо подсолнухов спящих седых
источающих накопленный жар
помню а если забыть придётся
шевеление стад коровьих или овечьих отар
нескончаемо и без тебя не прервётся
Петербургское
О ночном, моросящем,
моросящем, ночном,
прямо в сердце разящем,
несравненном моём,
о промозглом спектакле
бликов на мостовой,
о бессмертии в капле
золотой, дождевой,
только в нём унывалось
и счастливилось в нём,
только здесь удавалось
раствориться в родном,
так подсвечен, что мнится
из небесных кулис
тот и выйдет, кто снится, –
серых улиц Улисс,
воротник приподнимет,
поведёт за собой
и внезапно покинет,
упокоясь в сырой,
только в этом повторе,
с расстояния лет,
я согласен на горе
как на пролитый свет,
на его нарастанье
в моросящем, ночном,
на земное прощанье
и родство в неземном.
шёпотом
игры в прятки Твои…
подпою:
«что таишь, то и таи» –
«и таю́, и таю́, и таю́».
свет в темноте.
никого нигде.
«нет, не хочу гадать.
я иду искать.
как ещё провести
время мне? просвети».
«водишь? вот и води.
тонким пером води.
ты перед лицом
ясности, ты
перед отцом
и матерью – их черты
высвечены, и это свет
тех, кого нет».
мимы
обеденный час.
приправлена улица гарью.
плетущейся паре
она в самый раз.
невидимых пут
невольники. ходят по кругу.
ни слова друг другу.
ни взгляда. идут.
то он, то она
чуть-чуть впереди, на полшага.
витрина продмага.
аптека. подтёки. стена.
те шрамы вины,
обиды, боязни, печали,
что остро болели вначале,
давно не видны.
он дверь придержал.
кафе никакое.
час в мёртвом покое.
она дышала и он дышал.
помню горение
тары дощатой зимой,
львиное рвение
пламени с рыжей каймой.
так непомерно оно,
что в глазах от огня темно.
часами стоял на заднем дворе,
смотрел
внутрь себя, старел.
смотрел в подвал
на обноски зла,
на плесень страха, – и только шквал
языкастый меня отвлекал
от подпольного барахла.
помню горение
тары совсем другой,
и над ней парение
хищной боли моей –
это память, но не моя – её,
тайный божок.
помню, как собрал тряпьё
прошлого, где мы порознь, и сжёг.
из цикла ПРЕСТАВЛЕНИЕ
песнь о глазе
нар жердьё
вши и вонь
мат смердит перемат
сброд-людьё
херь и хронь
гнилопад
я в страданьях вся мечуся,
донесися бабий вой
до него, чтоб знал, как бьюся,
бьясь об землю головой.
разну мразь
убивай
говнооким огнём
песню враз
изрыгнём
запевай
чёрный ворон, друг залётный,
где ж летал так далеко?
из земли какой болотной
ты принёс мне глаз его?
мёрзлый мир
хриплый ор
серый пар изо рта
щыл бул дыр
грязь и сор
чернота
ой-ся, ой-ся, ты не бойся, –
отвечает ворон мне, –
ты теперь не беспокойся –
глаз в родимой стороне.
там
там председатель велимир, туда
заходит сальвадор развесить циферблаты
текучие, как белая вода.
нет времени. одни заплаты.
горит жираф. м-сье пьер вдали
высматривает, как меж облаков посконных
летит отрубленная голова земли
в бинтах дорог испепелённых.
новый гамлет
нет лица на мне? мушья, мол, ползотня?
да! потирание лапок, жужжащий рой.
это щекочет, шипящими семеня,
тщеславие жить. пришипимся. не впервой.
там ведь что предписано? не иметь
во главе себя литого тельца,
но не предписано умереть
из-за того, что нет, мол, на мне лица.
дольний, горний ли мир – на всё господня
воля, я не знаю свой смертный час.
завтра у нас преставление! не сегодня.
а сегодня, зеваки, преставления нет для вас.
