Хроники глубокого тыла

7 октября 2023 года. Раннее утро праздника Симхат Тора. Последний день Суккота. Телеграм-канал «News: Израиль и мир» пишет:

6.09. Сегодня хорошие условия для купания в Средиземном море. Вода +28. Высота волн до 0,8 м. Всем доброго утра.

6.32. Сирены в центре и на юге Израиля. От Ашдода до Тель-Авива. Слышны взрывы. Работает «Железный купол».

6.45. С 6:29 в течение длительного времени в центре и на юге Израиля были слышны сирены «Цева Адом», предупреждающие о ракетных обстрелах, и взрывы. Работает система ПРО «Железный купол».

6.47. Судя по взрывам, были выпущены десятки ракет. Источники в Газе подтверждают массированный обстрел израильской территории. В секторе отменена работа образовательных учреждений.

6.53. Бригады службы скорой помощи «Маген Давид Адом» выехали в районы Ашкелона, Явне, Кфар-Авива, откуда поступали сообщения о падении ракет или обломков ракет. Сведений о пострадавших пока не поступало.

7.10. Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаниягу в течение ближайших часов созовет кабинет безопасности для обсуждения действий в ответ на массированный ракетный обстрел израильской территории из сектора Газы.

7.19. ХАМАС заявляет о “десантной операции” с использованием парапланов к востоку от Газы. Информация недостоверная. Проверяется.

7.23. Очередной ракетный обстрел Беер-Шевы и Негева.

7.24. Проникновение террористов на территории поселков возле Газы: идет бой. ЦАХАЛ призвал жителей приграничных районов не покидать дома и находиться в защищенных помещениях.

7. 36. Массированный ракетный обстрел центра Израиля. Около 7:35 десятки ракет были выпущены по центральным районам Израиля из Газы. Слышны многочисленные взрывы.

 7.42. ЦАХАЛ подтверждает проникновение террористов из сектора Газы на израильскую территорию. Бой продолжается.

7.43. Судя по сообщениям, поступающим из сектора Газы, ХАМАС фактически сегодня, 7 октября 2023 года, объявил войну Израилю. В боевых действиях задействованы ракетные силы и боевики различных группировок.

8.20. Около 8:15 был зафиксирован ракетный обстрел района Иерусалима. Слышны взрывы и в других центральных районах Израиля.

От этих звуков я и проснулась. Накануне был замечательный вечер. В квартирку в Маале-Адумим, где мы с моим мужем Володей и сыном Максом, так получилось, живем вот уже год с тех пор, как оказались в Израиле, приехали наши друзья, Яша и Лена. Мы накупили вина, наготовили еды, сидели почти как на московской кухне, вели уютные разговоры. Когда Яша с Леной собрались уезжать, арендованная машина пошумела двигателем – и заглохла. И так – пару раз. «Может, останетесь?» – спросила я. Но тут машина завелась, и они уехали.

Потом мы с Володей сидели на нашей любимой площадке, нависающей над вади, и из пустыни веяло таким покоем, что мне само собой подумалось: «Как хорошо. И красиво. И мирно. Но ведь – эта мысль залетела в мою голову как будто извне – вечного мира не бывает…».

И завтра была война.

Из моего FB, 7 октября, утро. На всякий случай пишу, что у нас пока тихо. Очень тихо. Вы там как, друзья-израильтяне?

Так и не поняла про Иерусалим пока что. Из окна сложно определить обстановку. Мне кажется, я слышала отдаленные взрывы и проснулась от них, подумав, что гроза. Но сейчас ничего такого не слышно со стороны города. Напишите, пожалуйста, как вы, кто это читает.

– Нормально, мы в Холоне, периодически еще бухает, – отвечает Екатерина Хиновкер.

– Норм, в вашу сторону пара ракет только прилетела, там же святыни, нельзя, – отвечает Геннадий Каневский, поэт.

– Слышен был взрыв сбитой ПВО ракеты, в целом все норм, – пишет Анна Клятис, литературовед и сотрудница Яд Вашема.

И еще человек сорок ответили, что все нормально, только вот слышны взрывы. Взрывы… А так – да, нормально все.

Из FB Тани Илюхиной, жительницы Иерусалима. Беня нашел отличное время поехать к друзьям. В 6:30 утра вежливо спросил в вотсапе, как у нас дела и не хотим ли мы забрать его домой. А мы хотим, конечно. С другой стороны, болтаться в жестяной коробке по дорогам не факт что хорошо. Утром, пытаясь проснуться, как раз обсуждали, что в Иерусалим практически никогда не прилетает, а через час бац – сирена и несколько «бумов». Вороны за окнами ругаются страшно. В небе над соседними домами три «облачка», и в домовом чатике вопрос, открыт ли миклат (ага, значит, он есть, мы не были уверены). В этом отношении в нашей предыдущей квартире была лафа: собственное убежище и бегать никуда не надо. Ладно, познакомимся с соседями поближе.

Из моего FB, 7 октября, продолжение. Скачала приложение службы тыла. Там написано, что до шелтера (он же мамад) – одна минута. Но вот где он, этот шелтер? По идее, наш лендлорд должен бы знать. Но на нижнем этаже, где он живет со своим многочисленным и чудесным семейством, пусто.

Все ушли в синагогу по случаю праздника Симхат Тора. Я спустилась с нашего второго этажа и встала у лестницы, ведущей на улицу, чтобы сразу же поймать лендлорда и расспросить его про шелтер. На улице тоже никого не было. Наконец ни о чем не подозревающие соседи, мужчины в белых праздничных рубашках, женщины в парадных нарядах, чистенькие мальчики и девочки в чем-то длинном, в оборку, с распущенными блестящими волосами начали расходиться по домам. Но ни лендлорда, ни его жены, ни их детей все не было видно.

Я высматривала, у кого можно спросить, где же спрятаться, если завоет оповещение воздушной тревоги. Поймала наконец незнакомую мне соседку, из американской диаспоры. Она показалась мне вполне подходящей для такого разговора. Где шелтер, она не знала. «Но мы, – улыбнулась она, – можем пойти ко мне и просто выпить чаю с печеньем». Я отказалась: вопрос с бомбоубежищем надо было решить срочно. Но вот что: ее улыбка – это то, что мне было нужно. Нет, это фактически все, что мне было нужно в тот момент. Сегодня на нашей улице все спокойно улыбались друг другу и договаривались о том, что же делать, если что («если что» – хорошая формулировка, чтобы не договаривать до конца, учитывая, что Маале-Адумим находится за зеленой чертой…).

Сейчас, наверное, так и полагается: погибших – оплакивать, а живым – улыбаться и предлагать чай с печеньем, если ничего больше не можешь предложить.

Примерно минут сорок спустя из синагоги вернулся лендлорд, и мы с ним пошли открывать шелтер. Открыли. Ну что: выкрученные лампочки, доски, пакетики, какие-то бидоны с краской… Помещение по назначению давно не использовалось. Вряд ли мы туда поместимся вдесятером: нас трое, да лендлорд Ицхак с женой и тремя детьми, четвертый на подходе, и соседка М. из квартирки напротив, интеллигентная религиозная американка лет 70 со своим мужем. Впрочем, они никуда не пойдут, даже если начнется. Потому что её муж малоподвижен. У него что-то со спиной. Однажды он вынужден был подниматься по лестнице и стонал так, что у меня становилось холодно под ложечкой.

– Ицхак, – говорю, – Это проблема. Зе байя.

Если бы мы говорили по-русски, я бы употребила другое слово, покрепче. Но Ицхак понял меня правильно. И стал грустен. «А что делать-то, ведь сейчас шабат!» Ицхак преподает в ешиве, и они с женой, которая, впрочем, доктор химии, настоящие религиозные и соблюдают все, что должно. Я говорю: не кручинься. Мой муж русский, у него нет шаббата. Мы все уберем.

И мы убрали! Нет, не то чтобы все. Пришлось подтянуть доски и бочечки с краской к стенкам, чтобы расширить пространство, и вынести огромный мешок всякого хлама: какие-то картонки, старые телефоны без симок, пластиковые тарелки, железяки неизвестного назначения. Но теперь хоть расположиться можно… Осталось понять, как там включается электричество…

В шаббат наши религиозные соседи не могут читать новости, поэтому я взяла на себя обязательство информировать их о ситуации, если она как-то усугубится. Пока у нас тихо. Люди обедают, дети играют.

Я верю, что все это ненадолго.

Пишет Евгений Финкель, Телеграм-канал «News: Израиль и мир», 7 октября:

10.11. «Кан» передает, что в ночь на 7 октября в лесу Реим, недалеко от границы с сектором Газы, проходила вечеринка, в которой участвовали десятки израильтян. Кто-то успел позвонить и сообщить, что их атакуют террористы, которые ведут стрельбу из гранатомета. Затем связь была потеряна.

10.33. Вновь сирены в Тель-Авиве, Холоне, Ришон ле-Ционе, Беэр-Шеве, Ашдоде. Работает система ПРО «Железный купол». Было слышно не менее пяти взрывов в центре Израиля.

10.43. Примерно через четыре часа после проникновения групп террористов на израильскую территорию и начала массовых ракетных обстрелов из Газы командование ЦАХАЛа объявило о проведении антитеррористической операции «Железные мечи» («חרבות ברזל»).

Отмечается, что ЦАХАЛ готов не только к отражению атак на юге, но и на севере страны. Очевидно, ожидается, что «Хизбалла» поддержит ХАМАС.

11.08. Мэр Тель-Авива Рон Хульдаи отменил все общественные и культурные мероприятия; закрыты общинные центры и пляжи. В городе открыто 240 общественных бомбоубежищ. Попадания были в двух районах города. Хульдаи распорядился обеспечить жильем в гостиницах жителей пострадавшего от попадания ракеты дома по ул. Елин 6. Социальные службы мэрии находятся на месте и помогают жителям. (Это официальное сообщение мэрии Тель-Авива).

11.31. Точных сведений о числе жертв обстрелов и вооруженных нападений пока нет. Десятки убитых и похищенных. Информация уточняется.

11.36. Продолжаются ракетные обстрелы из Газы. За последние минуты сирены были слышны в Ган Явне, Ашкелоне, Абу Гоше, Ар Гило, Иерусалиме и других населенных пунктах.

11.37. Нетаниягу: Граждане Израиля, мы в состоянии войны.

11.47. По состоянию на 11:45, больница «Барзилай» (Ашкелон) сообщает о 136 раненых, доставленных в это медицинское учреждение – десять в критическом или тяжелом состоянии. В больницу «Сорока» (Беэр-Шева) доставлено более 140 раненых, свыше 20 из них в тяжелом или критическом состоянии.

12.25. Уточнение. 6–7 октября в лесу Реим, недалеко от границы с сектором Газы, проходил фестиваль Nova Festival, в котором участвовали сотни израильтян. Кто-то успел позвонить и сообщить, что их атакуют террористы, которые ведут стрельбу из гранатометов и стрелкового оружия. В соцсетях распространяются кадры людей, бегущих из леса Реим к машинам. Многим удалось убежать и спрятаться в соседних поселках. Количество жертв уточняется.

Из записей Анны Лихтикман, художницы, жительницы Иерусалима. Я беру рюкзак, воду, надеваю солнечные очки и выдвигаюсь к маминому дому. Этот номер я уже проделывала в Ковид. Тогда это была почти игра: тогда я несла маме радиоприемник на случай апокалипсиса, но тогда улицы были пусты. Сейчас навстречу мне идут веселые люди с целыми гроздьями нарядных детей. Это религиозный район, здесь все просто отключили телефоны до конца Субботы, так что почти никто не знает о происходящем. Я видела, как в километре отсюда полиция загородила въезд, чтобы не прорвались террористы, а тут вдоль пустого шоссе идут дети без взрослых, мужчины в праздничных талитах, девушки в субботних платьях. Встречаю бородатого старичка в трусах и майке, который бегает по утрам, встречаю эфиопских бабушек в марлевых одеждах и бухарских тетушек в чем-то черно-бело-пестром. Все улыбаются, тащат подносы с пирогами. Я ловлю обрывки разговоров: они правда ничего не знают. Должна ли я останавливать их, говорить, чтобы шли домой, не крутились на улице? Я знаю, что меня никто не послушает, ну и у полиции вроде все под контролем. Наконец меня останавливает молодая семья с ребенком в коляске.

– Вы что-то слышали? Что происходит?

Рассказываю вкратце, а подробностей я и не знаю, что на юге в нескольких населенных пунктах проникновение террористов и нескольких израильтян взяли заложники.

– А что за сирены?

– Война началась, – говорю.

…

Мама, как оказалось, не слышала сирену, потому что не надевала слуховой аппарат.

Пишет Евгений Финкель, Телеграм- канал «News: Израиль и мир», 7 октября:

13.03. Министерство здравоохранения Израиля сообщило, что по состоянию на 13:00 в больницы страны доставлено не менее 545 раненых в результате ракетных обстрелов и атак террористов, проникших на израильскую территорию. Все больницы в радиусе до 80 км от границы Газы работают в условиях повышенной готовности.

13.47. Террористическая организация ХАМАС публикует фото и видео захваченных в плен на израильской территории (израильская военная цензура категорически запрещает публиковать такие материалы). Судя по публикациям ХАМАСа, среди пленных есть не только израильтяне, но иностранные рабочие из стран Азии.

13.51. Армия обороны Израиля (ЦАХАЛ) продолжает проведение операции «Железные мечи», нанося удары по военным объектам в секторе Газы. ЦАХАЛ заявляет, что на данный момент атаковано 17 военных комплексов и четыре оперативных штаба террористической организации ХАМАС в разных районах сектора Газы.

15.14. После 15:00 сработали сигналы тревоги в Ариэле. Первоначально Управление тылом сообщило, что был зафиксирован пуск ракет из Газы по израильскому городу, расположенному в Самарии, примерно в 90 км от границы Газы. Позже местные жители сообщили, что их уведомили о возможном проникновении террористов. Информация уточняется.

16.37. Завершилось заседание военно-политического кабинета. В 18:00 начнется заседание правительства. Напомним, что по закону решение о широкомасштабных военных действиях, уже не говоря об объявлении войны, является прерогативой военно-политического кабинета. Правительство дает кабинету полномочия.

18.43. Министр национальной безопасности Итамар Бен-Гвир подписал указ о введении чрезвычайного положения на всей территории государства Израиль на ближайшие 48 часов.

20.01. В 19:59 сработали сирены в Холоне, Бат-Яме, Тель-Авиве, Ришон ле-Ционе, Реховоте, а также в районе Пальмахим. Была слышна серия взрывов. Работает «Железный купол». Позже сирены прозвучали в районе Герцлии и Кфар Шмариягу, а также в Раанане и многих других населенных пунктах центра страны.

20.14. В 20:11-20:12 снова были слышны сирены и взрывы в центре Израиля. Ракеты были сбиты над Холоном и Ришон ле-Ционом.

20.33 Министерство здравоохранения Израиля официально уведомляет, что по состоянию на 20:00 в больницы доставлено 1104 пострадавших в результате ракетных обстрелов и нападений террористов. Среди раненых – 17 в критическом состоянии, 200 в тяжелом состоянии.

21.30. Поступают сообщения о раненых в Ришон ле-Ционе (легкое ранение), в Тель-Авиве (тяжелое ранение), в Бат-Яме двое раненых (от легкого до средней тяжести).

21.59. Полиция Израиля обращается к гражданам, которые до сих пор не могут найти своих родственников, находившихся в районах, где были совершены террористические нападения. О пропавших без вести близких просят сообщать по телефону 105. Если есть возможность, то затем следует прийти в ближайшее отделение полиции, чтобы предоставить для розыска удостоверения личности, фотографии, личные вещи, из которых можно взять образцы для ДНК-тестов.

0.00. Министерство здравоохранения Израиля официально уведомляет, что по состоянию на 23:30 в больницы доставлено 1590 пострадавших в результате ракетных обстрелов и нападений террористов. Среди раненых – 19 в критическом состоянии, 293 в тяжелом состоянии.

Из записей Анны Лихтикман, продолжение.

На исходе той субботы звонит бывший ученик лет двенадцати и долго рассказывает о своей поездке в Италию, сыплет названиями городов и музеев, именами художников. К концу беседы все топонимы соединяются у меня в голове в некий плотно сбитый средневековый город, окруженный крепостной стеной, а потом я снова включаю новости.

<…>

На исходе той субботы нам кажется, что мы знаем все о произошедшем – потом окажется, что мы тогда не знали ничего.

Объявление. Пишет Тамир Штейнман (скриншот, оригинал на иврите, гугл-перевод):

Поделись, пожалуйста.

Пытаюсь найти семью, которая встала с палаткой ночью в парке Ашкелон и выдвинулась из Ашкелона в 7:10 в сторону Беер-Шевы. С тех пор телефон отключен, и ответа нет.

Родители – Дина и Женя Капшитер с двумя маленькими детьми, 5 и 8 лет.

Если кто что-нибудь видел или знает, отпишитесь, пожалуйста.

UPD:

С огромной печалью и горем сообщаем, что Дины уже нет в живых.

Пусть память о ней будет благословенна.

R.I.P

Местонахождение Жени, Элин и Эйтана по-прежнему неизвестно.

Из FB Ханы Шнайдман, жительницы Иерусалима.

Шломо Рон, пожилой безоружный кибуцник, закрыл семью в мамаде и сел в салоне поджидать убийц. Слабый, безоружный человек. У него была только его жизнь и любовь к семье. Ему удалось привлечь внимание убийц, и, убив его, внутрь квартиры они не вошли. Близких Шломо спасли через несколько долгих часов…

Шломо Рон из Нахаль Он герой Израиля. Вечная память.

Из моего FB, 8 октября. На гине стоит сукка. Я села в нее и стала смотреть на небо сквозь плетеную крышу. Иногда мне кажется, что сейчас реальность настолько наделена плотностью и тяжестью, настолько имеет право голоса, что лишает тебя воли, направляет твои интеллектуальные усилия на себя, требует ответов на СВОИ вопросы, бросает вызов всем спецификациям и усилиям абстрагироваться, замкнуться в какой угодно специальной задаче.

Поэтому мысль, которую я думаю сейчас, созвучна скорее ветру за окном, отдаленному низкому гулу тяжелых самолетов, лаю бедуинской собаки в вади, чем ее собственным дефолтным настройкам. Сидишь и растворяешься в этих звуках, застываешь и становишься частью пейзажа, вернее – мира. Рассеиваешься (вот еще один смысл существительного «рассеянность» – особая форма сосредоточенности).

Будто ждешь: что еще случится со всем этим, частью чего ты себя чувствуешь, застывая между ожиданием события и самим событием… И нет никакого страха почему-то.

Поздно вечером, пока была в рабочем зуме, получила от нашего лендлорда сообщение, что его призвали в армию. Пусть ничего не будет, и он просто вернется домой за ненадобностью в резервистах, а?

Из моего FB. 9 октября. Пришло из Бар-Илана письмо о том, что все запланированные события переносятся на 22 октября, что университет скорбит о погибших и всем сердцем с солдатами и что если кому-то нужна психологическая помощь, то вот телефон. Написано по-английски, чтобы было понятно всем студентам, включая и недавних репатриантов. Читая это официальное административное письмо, я почувствовала теплоту и поддержку и вспомнила, как 25 февраля я сидела на телефоне и по очереди говорила со всеми своими младшекурсниками, успокаивала их, отговаривала делать те страшные вещи, которые они хотели сделать («все равно война, и нас всех убьют атомной бомбой»). На следующий день я пошла к университетскому начальству и сказала, что психологическое состояние студентов – это огромная проблема, и спросила, будут ли какие-то изменения в планах и расписании и что они собираются предпринять в связи со случившимся? Ответ не был для меня неожиданностью, или нет – все же был, потому что я говорила в «человеческом» регистре, в модальности «мы с вами понимаем» и апеллировала к здравому смыслу и человеческом чувству. Но это не сработало. «А что именно случилось? – спросило начальство. – Если их ч т о – т о (!) волнует, то всегда можно пойти к психологу. Не понимаю, о чем вы именно говорите». Но это было нормально для страны, которая занимается газлайтингом на государственном уровне.

Два мира. И таких непохожих.

Из записей Анны Лихтикман.

В первую неделю иду по парку, всматриваюсь во что-то белеющее на дорожке. Похоже на труп кошки. Вглядываюсь, все-таки надеюсь, что кошка спит, но почему прямо посреди аллеи? Приближаюсь – жива, шевелит ушами. Потом замечаю такую же на соседней аллее и еще одну, на стоянке. Кошки спят теперь где попало, потому что улицы пусты.

<…>

Внезапно новый острый стыд за все красивости в написанных мной текстах.

<…>

Служба тыла требует, чтобы все запасались продуктами. В сети фото опустошенных магазинов, все охотятся за водой в бутылках, которой уже нигде нет. Решаю, что можно расслабиться и вообще никуда не идти. Потом мне приходит в голову, что в маминой квартире полно больших интерьерных ваз, и я просто наполняю их водой из крана.

<…>

Поздно вечером выхожу подышать и внезапно вижу яркий лоскут света среди темного двора: местный мини-маркет открыт. Словно во сне, прохожу мимо лотков с апельсинами, лимонами, кабачками – все очень яркое выпуклое, залитое театральным светом прожекторов – это похоже на сон либо на фильм Дэвида Линча. Захожу в магазин: полки ломятся от продуктов. Крупы, мука – все на месте. Покупаю пару пачек макарон, шоколад, вафли.

– А вода там была? – спрашивает подруга.

– Про воду я забыла.

Из FB Тани Илюхиной, 9 октября.

В ближайшем супере не было даже картошки. Молока, хлеба, консервированного тунца и т.д. тоже нет. Не было и тележек, но к кассам никто не выстраивался, все бродили растерянно вдоль полок.

Во время сирены ни один из продавцов или кассиров не двинулся с места, часть покупателей толпой бегали и искали, где убежище, их никто не направлял: бегайте себе (мы поняли, что бегать со всеми бессмысленно, и просто купили кусок мяса без очереди, мясник все равно никуда не собирался, он, наоборот, как будто остекленел и только механически поглаживал запечатанный в пластик шмат антрекота). Работники выглядят жутко уставшими, их очень мало, они явно перерабатывают. Часть персонала призвали, часть – арабы, которых сейчас не впускают.

У молочного отдела стоит сильно поддатый «русский» мужчина: «Где блядь коттедж… сожрали штоле… война блядь… гвина лавана где блядь… где коттедж-то… да блядь…»

Из моего FB, 9 октября. Вернулась из нашего местного магазина (до большого каньона идти от нас долго, да и потенциально опасно – вдруг снова прилетит, а в этом, он тут называется «маколет», есть все что нужно). Сижу, редактирую очередное интервью для издания, где я работаю. Оно называется T-Invariant. Типичное современное издание. Часть редакции – в Европе, часть – тут, в Израиле. Пишем о науке и репрессиях. Главная тема интервью – кризис понимания в современном мире. В маколете хозяйка, как обычно, спросила меня «ма нишма». За неимением слов я сказала ей «беседер», но покачала этак ладонью и показала непрочность и шаткость этого «беседера». «Ото давар», – сказала она (тут бы я перевела «та ж фигня»). Это был какой-то очень, очень правильный диалог. Иллюстрирующий важность понимания и то, что оно вообще такое, – безо всяких терминов и теорий.

Меж тем в маколете нет «бейцим» (яиц) и воды. Хозяйка сказала, что они «ба дерех» (в пути) и к вечеру появятся. За окном раздаются автоматные очереди откуда-то со стороны миштары (отделения полиции). Судя по характеру стрельбы, это тренируются резервисты. Также было слышно стрельбу с полигона возле нашей дачи, что мы снимали в поселке Бекасово, по Киевской дороге в 2021 году, летом.

Пасмурно. Надвигается израильская тянучая, как мед, осень. Скоро, наверное, пойдет дождь.

Из моего FB, 9 октября, продолжение. Ну вот. Стоило примоститься на гине с книжкой «Вся кремлевская рать» Зыгаря (надо же все-таки иногда и работать, хотя и не знаю, состоится ли в Тель-Авивском университете мой доклад про российские политику и литературу), как снова бабахнуло. На этот раз ощутимо. В арабском пригороде Иерусалима, Абу-Гоше, весьма дружественном, где проводятся музыкальные мероприятия и должен был состояться фестиваль (собиралась, собиралась послушать музыку современных израильских композиторов вживую), ракета прямо попала в мечеть, построенную, как говорят, на деньги Кадырова… Но мы совсем в другой стороне, поэтому я продолжаю читать.

Володя меж тем спустился на гину и покормил нашу Хромую Кошку. Это не имя, мы не знаем, как ее зовут. Она и правда хромая. Одна лапа у нее повреждена, не сгибается. Что не мешает ей ковылять на трех остальных. Когда мы тут поселились, на нашей улице Мицпе Нево, Хромая Кошка была худая и несчастная. Нам показалось, что ей без нашей помощи не выжить. Сейчас она резва и толста. Но мы продолжаем ее кормить. Кошка спокойна и, очевидно, считает, что все будет хорошо. Я ей верю. Не пишите мне, что надо «держаться». Нет причин. Мне становится стыдно перед жителями юга.

Пишет журналистка Лиора Шварц. 10 октября:

Последние часы просила небеса, чтобы это было фейком. И до сих пор прошу. Звонила экспертам, чтобы хоть кто-то мне сказал «это неправда».

Но в Кфар-Азе наши военные обнаружили тела 40 детей и младенцев с отрезанными головами и частями тел. Тела семей, убитых прямо в их домах.

Это не наше 11 сентября.

Это новый Холокост.

Пишет Евгений Финкель. Телеграм-канал «News: Израиль и мир», 10 октября:

ХАМАС активно использует TikTok для продвижения видеоматериалов, снятых террористами в период захвата поселков, баз и территорий около границы Газы. Ваши дети могут увидеть ужасы, которые и взрослым не надо видеть. Мой друг, детский психиатр, сообщил мне об этом. Эта информация проверена и верна. Постарайтесь не давать детям сейчас бесконтрольно пользоваться соцсетями, в том числе TikTok. Поговорите с ними об этом, предупредите их. Занимайте их время, пока нет учебы, чем-то полезным и увлекательным.

Пишет Ася Энгеле, поэтесса, жительница Израиля:

У войны есть лица и имена. Рут, Арик, Эйтан. 16-летнюю Рут, девочку с ДЦП, выкинули из инвалидной коляски в лесу Реим и расстреляли в упор, вместе с ее отцом Ариком, пытавшимся прикрыть Рут собой. 5-летний Эйтан, мальчик с аутизмом, тоже расстрелян, в машине, с родителями и сестрой.

Отдельный привет Доксе, некогда «независимому медиа против диктатуры, войны и неравенства», страшно озабоченному судьбами детей Газы, но о детях Израиля, этих вот детях, так и не написавшему ни строчки. правда и правота – они ведь за слабыми? как насчет Рут, Арика, Эйтана, Нойи, Кармелы? Это другое? Все не так однозначно?

Терроризм убивает.

Всем мира. stay safe.

Из моего FB, 11 октября. Проснулась еще в темноте от пения муэдзинов. Когда-нибудь я напишу рассказ об этих голосах, звучащих в пространстве, возносящихся куда-то в космос голосах огненных ангелов (почему-то так я себе представляю). Потом опять заснула.

А сейчас вот увидела сообщение от нашего лендлорда, ушедшего в милуим. «Как вы?». Мы беседер, Ицхак. Мы беседер…

Тихое и нежаркое утро…

Из моего FB, 11 октября, продолжение:

Встретила нашу квартирную хозяйку по дороге в маколет. «Ты как? – говорю. – Чем тебе помочь?». «Ой, – говорит, – помощи больше чем нужно: и сестра приехала, и соседи помогают…». Договорились очистить шелтер от ненужных вещей. А потом хозяйка сказала: «В маколет, кстати, яйца завезли. Я только оттуда». Не слышала таких фраз лет сорок уже, с самой Перестройки. А теперь вот сижу на скамейке, на гине. Жара спала, и кругом цветы. Вдалеке что-то грохочет, как гром. В маколете я взяла последнюю упаковку туалетной бумаги (но завтра привезут).

В мире нет консистентности. И не будет. И, очевидно, никогда не было. Вещи и события фатально рассогласованы. Вокруг все наполнено любовью. Горы, пустыня и цветы в нашем саду очень красивы. Идет война. Слышны пулеметные очереди и пение птиц. Это учебные стрельбы.

«Чтобы все это побыстрее закончилось», – так говорят люди при встрече. В них нет ненависти. Только недоумение от внезапно изменившейся жизни и готовность защищаться, если придется. Живут себе и живут, не нахмуривая сурово бровей.

В женском городском чатике призыв взять постирать вещи солдат. Так – в заботе друг о друге – проявляется патриотизм.

Невольно сравниваю все это с Россией. Что неправильно. Тут все другое.

Дело, видимо, в том, что здесь все не отчуждено. Россия – страна, где человек очень сильно отчужден от государства и связанных с ним событий. Он почти не управляет своей судьбой. Он фактически в руках власти. И в итоге все превращается в идею, в абстракцию, любое отношение становится поводом к принуждению.

Тут, в Израиле, иначе. Любое событие сразу касается тебя, входит в твой жизненный мир. Хорошо ли это? По-разному. Но лучше, чем там, где государство вовсе отказывает гражданам в субъектности.

Люди вокруг меня идут в армию добровольно, не для того чтобы защищать правительство, президента или абстрактную идею, а ради семьи и соседей, которым грозит реальная опасность. Война вовсе не является целью их жизни. Да и не может быть таковой.

Так что – нет, я не восхваляю тут войну (вдруг кто-то так подумает). Я ее ненавижу. В том маленьком соседском мире, где я сейчас живу, с величайшим облегчением обошлись бы без нее.

На других, более обобщенных уровнях рассуждения это все, безусловно, иначе выглядит. Но то, что оно выглядит иначе, не отменяет того, о чем я написала. Не отменяет права на жизнь этих людей и ценности их собственных побуждений.

…Пока мы стояли с хозяйкой, пришла Хромая Кошка. Мы поговорили о том, какая она умная и добрая. А кошка послушала нас и дала погладить себя. Раньше хозяйка к кошке была строга. Мы с кошкой прятались, на всякий случай. К кошкам в нашем квартале, заметила я, немного сложное отношение. А теперь хозяйка только улыбнулась. Что ж, кошка так кошка. Пусть будет.

Пишет журналист Шимон Бриман:

Среди убитых террористами ХАМАСа – профессор (emeritus) департамента физики Университета Бен-Гуриона в Негеве Сергей Гредескул – выпускник Харьковского университета, лауреат Государственной премии Украины. Ученый жил в Израиле с 1992 года, работал в рамках проекта интеграции ученых КАМЕА. Я общался с Сергеем Андреевичем в Израиле в 2005 году, а до этого в Харькове – с его отцом-профессором, выясняя семейные подробности его знаменитого родственника – профессора Николая Андреевича Гредескула, декана юридического факультета Харьковского университета, выдающегося либерального деятеля до революции и заместителя председателя первой Государственной Думы, избранного от города Харькова в 1906 году.

Родившийся в Харькове в 1879 году Сергей Андреевич Гредескул – родной брат вице-спикера Первой Госдумы – стал белым офицером, поверил обещаниям большевиков и прошел регистрацию в Крыму, после чего был расстрелян чекистами в декабре 1920 года. Его полный тезка и внучатый племянник Сергей Андреевич Гредескул был расстрелян 7 октября 2023 года хамасовцами из сектора Газы. Профессор Гредескул и его жена, доктор математических наук Виктория Гредескул были убиты террористами, которые ворвались в их дом в городе Офаким. Супругам было по 81 году.

Пишет Евгений Финкель в Телеграм-канале «News: Израиль и мир», 11 октября:

8.49. Пресс-служба правительства ХАМАСа сообщила утром 11 октября: в ближайшие несколько часов закончится дизельное топливо для работы электростанции в секторе Газы. Напомним, что Израиль после атаки террористов на свою территорию, жертвами которой стали более 1200 человек, прекратил поставки электроэнергии, топлива и воды в Газу.

11.38. Армия обороны Израиля (ЦАХАЛ) атаковала Исламский университет в городе Газа. В сообщении пресс-службы ЦАХАЛа поясняется, что это учебное заведение является крупным центром подготовки инженеров ХАМАСа, которые занимаются разработкой и производством оружия. ЦАХАЛ отмечает, что Исламский университет в Газе, где учились многие лидеры ХАМАСа и других террористических организаций, имеет тесные связи с высшим руководством ХАМАСа. Некоторые лидеры ХАМАСа работают или работали в этом университете.

12.19. Один из лидеров террористической организации ХАМАС Халид Машаль выступил с призывом ко всем мусульманам мира – «устроить евреям настоящий погром, в рамках джихада». Он призвал повсюду «повторять действия ХАМАСа». Объявлена дата «всемирного еврейского погрома» – пятница, 13 октября.

13.49 Допрос захваченного террориста ХАМАСа: «С какой целью вы захватывали женщин?» – «Насиловать их».

15.50 Террористы обстреляли города Гуш-Дана, Шфелы, Лахиша. Около 15:26 сирены раннего предупреждения о ракетном обстреле прозвучали в населенных пунктах Гуш-Дана и округов Шфела и Лахиш, включая район аэропорта имени Бен-Гуриона.

16.22. Очередной обстрел центра страны застал в пути. Народ спокоен, организован, все покинули машины, укрылись, вернулись. Поехали.

19. 52. Сирены в Реховоте, Беэр-Яакове, Нес-Ционе, Ришон ле-Ционе. Были слышны взрывы.

23.35. Вечером 11 октября поступила информация о том, что президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган поручил уполномоченным структурам начать переговоры с ХАМАСом об освобождении похищенных и удерживаемых в секторе Газы гражданах.

2.59. Четыре часа сна. Новости, как всегда, по ссылке.

Из моего FB. 12 октября. Не буду объяснять, почему (сама бы хотела понять), но для меня самым сильным триггером всегда были исчезновения людей, сюжеты, где детей разлучают с родителями – «Мама для мамонтенка», вот это все.

И теперь я вижу в ленте фото мальчика, рыженького, пятилетнего, а еще девятимесячного мальчика, которых увезли в Газу.

Я вижу фото девочек 17 лет в военной форме. Таких махоньких, в очках.

Под их фото на иврите написано, как именно они погибли…

И этих фотографий очень много. Очень.

Я бы хотела всех их обнять и защитить. Дети в Израиле – это цель и смысл жизни, их видно в городе, они везде, и никому не приходит в голову быть против этого повсеместного проникновения детей в публичные пространства… В иерусалимском трамвае я люблю поговорить с каким-нибудь годовалым, но вполне осмысленным существом на его детском языке, показать руками птичку, поиграть в «куку».

«Смотри, это тетя», – говорит его мама по-английски или на иврите.

Когда мы только приехали, это присутствие детей прямо бросалось в глаза – после почти «бездетной» Москвы… С детьми ходят в кафе, на вечеринки, они участвуют в жизни взрослых. Их любят и свои, и чужие… Вернее, здесь как-то и нет чужих детей. Тут говорят «наши дети». «Наши дети погибли». «Наши дети защищают нас». Стирают им вещи, собирают для них еду в материнских группах, когда они уходят в армию. Хоронят…

У меня в ленте – фото детей, и подписи «похищен», «похищена» или «убит», «убита»

Много. Подряд.

На фото они счастливые и улыбающиеся. Не знают, что их ждет.

Проклинаю тех, кто делает это с детьми.

Нет им ни прощения, ни оправдания.

Из моего FB, 12 октября, продолжение. Назавтра ХАМАС объявил всемирный погром. Скорее всего, ничего не будет. По крайней мере, у нас, в Маале Адумим. Наш город хорошо укреплен и бдительно охраняется.

Но мне кажется целесообразным подумать, что делать, если из Аль-Азарии придет какой-нибудь небольшой джихад и захочет нас убить. Должен же быть план. Хоть какой-то. Не люблю, когда меня застают врасплох. При этом план должен быть неподробный, чтобы был простор для импровизации. Пистолетов у нас нет, поэтому надо чем-то отбиваться.

Я посмотрела на мебель. Она вся либо тяжелая, либо слишком легкая. Стулья, которыми я неплохо умею драться (такие навыки привила мне советская школа, и я не жалею) тут совсем хлипкие. С ностальгией вспомнила металлический каркас школьных стульев. Они были что надо. Столы, наоборот, слишком тяжелые.

Но вот же! Недавно нам отдали чудесную пилу! А в ящике с инструментами я нашла удобный длинный гвоздодер. Достаточно весомый и при этом заостренный на концах. С крючком. Пилу и гвоздодер я сложила у входной двери. Если что, я придумаю, как их употребить на благо человечества. Но я абсолютно уверена, что они не понадобятся:). Кишка тонка у товарищей террористов.

Наутро прочла у Марины Гарбер:

«Поселенцы – не гражданские. Это не так сложно усвоить», – написала в Твиттере профессор Йельского университета Зарина Гриуал, откликаясь на зверства, учиненные террористами в израильских кибуцах. Какой апломб мирового светилы, специалиста по расам и этничности! Младенцы с отрезанными головами; трупы детей со следами пыток; мертвая беременная женщина и мертвый вырезанный из ее чрева младенец, все еще связанные между собой неперерезанной пуповиной; старики, расстрелянные в инвалидных креслах, сожженные заживо семьи – все это, согласно профессору престижного университета, «не гражданские» (будто это как-то оправдывает зверства). Среди убитых в кибуцах – супруги-учителя, основавшие школу для детей всех рас и религий, – их профессор Гриуал тоже считает оккупантами. Под видеорепортажем нападения на израильтян она написала: «Какой воодушевляющий получился день!».

Не хотела бы я встретиться где-нибудь на конференции с профессором, для которого террористическая атака выглядит «воодушевляюще»….

Скриншот на русском языке с сохранением орфографии и пунктуации оригинала, имя автора срезано:

Молодая семья и двое прекрасных деток.

7.10.23 года поехали утром из Ашкелона в Беер-Шеву и пропали.

Спустя несколько дней нашли сначала Дину, потом Женю, еле опознали, так над ними издевались, их похоронили в Димоне.

Сегодня нашли и опознали их деток.

Похороны сегодня в 19 в Димоне.

У меня нет слов. У меня просто нет слов.

У младшего сына 8 октября должно было быть день рождение.

Из моего FB, 13 октября. Погром не состоялся. Зато вчера перед сном у нас была манифестация. Парни и девушки на машинах с открытыми окнами, размахивая флагами Израиля, под громкую музыку несколько раз проехали по нашей улице. Я закричала им: «Ам Израиль Хай». И это было классно! И сон, и страх как ветром сдуло.

С утра я зарылась в компьютер и из него не вылезала почти: хотела поработать над своим тель-авивским докладом, над своей бар-иланской диссертацией. Теперь день прошел, ничего не сделано, но я не жалею нисколько. Ну, был у меня план. Был да сплыл, и ладно. Когда война, время становится очень длинным и очень тесным. В него ничего не влезает, оно очень медленно движется, но быстро кончается.

Остается, по сути, заниматься тем, о чем давно мечтаешь: то есть читать книги и их писать. И тут оказывается, что эти занятия, если их не останавливать, работают как янтарь: ты как будто в них застываешь, не можешь переключиться. Время бежит-ползет. Ползет-бежит. Вот сейчас у тебя куча возможностей, а вот – и нету уже никаких, если что случись… И тебя тоже нет. В этом предъявлении наглядной границы существования – сущность военного времени. И каждому оно предъявляется по-своему. (Как по Данте, у каждого свой круг ада). Так и сидишь в своих текстах, чтобы ничего не стронулось, не дай Б-г.

Хотела предложить в местном женском чатике позаниматься с детьми, посочинять с ними сказки, но поняла, что как-то пока стесняюсь. Каким-то нескромно выглядит это предложение. Это то, чем нужно помогать людям, или это лишь реализация моих прихотей? К тому же, если бы я еще знала иврит, – другое дело. Но иврита я не знаю. Выбираться в Иерусалим, где можно много где волонтерить, без машины – тоже такое себе. Для этого нужно ехать на автобусе по территориям, довольно долго.

Словом, сижу в странном таком то ли ступоре или наоборот. Как посмотреть.

И шелтер мы тоже так и не расчистили. С утра пошли за этим к соседям, чьи вещи там лежат. Шелтер нам открыли. Я стала спрашивать, что и куда нам с Максом выносить, но ответы были довольно неуверенными, а на лице соседа, джентльмена абсолютно профессорского вида, в очках, было недоумение. Я как могла старалась формулировать и по-русски, и на иврите, но недоумение не проходило. Еще минут через пять выяснилось, что недоумение это относится не к моему ивриту, а к тому, что совершенно непонятно, куда все эти вещи класть. При ближайшем рассмотрении они оказались не хламом, а «вещами-которые-очень-нужны-хотя-я-о-них-не-помню». У меня тоже такие имелись. Правда, в Москве. Здесь у меня есть только то, что можно использовать прямо сейчас. Обычно такие вещи лежат себе и лежат до какого-нибудь по-настоящему важного момента, их уборка – это занятие не хозяйственное, а экзистенциальное… Словом, я поняла, что мы тут ничем помочь не сможем, и придется весь день читать и писать вместо очевидно полезной общественной работы. Жаль.

Перед сном, вчера, я пыталась разучить слова песни «Золотой Иерусалим» на иврите. Но это было в три ночи, и ничего не вышло. Сегодня еще попробую.

Из записей Анны Лихтикман

<…>

Отдыхаю в FB-группе: «Вид из моего окна». На одном фото невзрачная собачка смотрит на невзрачный вид – и надпись: «Сегодня день маминой смерти, и мой пес, как и я, весь день ждет от нее знака».

<…>

В районной группе публикуют аудиозапись с воззваниями из мечетей. Это призывы к арабам из соседнего района поддержать Газу. Там же постят видео, снятые из окна: большие группы мужчин ходят вдоль стены, потом усаживаются на нее и орут ругательства в сторону еврейских домов. По ночам с той стороны светят в окна лазером. Все помнят, что резне на юге предшествовали похожие шатания вдоль стены, имитирующие безобидные беспорядки, это было частью плана террористов – усыпить бдительность наблюдателей. В еврейских домах люди не могут спать, собираются дружины самообороны. В конце концов кто-то привозит мощный лазер, и на ближайшем арабском доме появляется проекция израильского флага, в ответ оттуда посылают ярко-зеленый луч.

Из моего FB, 16 октября. Осознала, что жизнь, которую мы живем сейчас, называется «мы живем в глубоком тылу». Немного забытые слова, из какого-то фильма о Великой Отечественной, ожили и постепенно начали напитываться смыслом. Жить в глубоком тылу – это значит не бегать постоянно в бомбоубежище и обратно, прихватив грудных детей, собаку, изловив и посадив в переноску кота, натянув джинсы на мокрое тело, потому что эвакуироваться пришлось прямо из душа, как рассказывают об этом те, кто живет в центре страны.

Жизнь в глубоком тылу похожа на пандемию: ты скован чем-то невидимым, ты все ждешь опасности, которая вот-вот наступит, но она не наступает, и ты делаешь свои обычные дела, выполняешь какие-то обязательства будто бы в присутствии чего-то, от чего было бы хорошо избавиться, потому что оно вытягивает силы и постоянно отвлекает, не дает сосредоточиться. Жить в глубоком тылу – это значит прикладывать огромные усилия к тому, чтобы «держаться», то есть вести себя как обычно и как всегда. Потому что птички поют, ветерок дует, магазины работают, автобусы ездят, и как бы нет причин… Нельзя позволять себе срывы. В любой ситуации надо работать – к этому меня приучила жизнь в России.

И я работаю, слушаю птичек, улыбаюсь соседям. Но все это – в глубоком тылу. И лендлорд все еще патрулирует что-то на севере, а в репатриантских группах, где раньше писали про ужасные израильские мисрады, плохую логистику и невкусную еду, теперь пишут «как отправить за границу детей (4 и 11 лет) без сопровождения взрослых, там их встретят, какие нужны документы» и «работа прекратилась, я жила от зарплаты до зарплаты, не на что снимать квартиру», и «мне очень страшно, я совсем одна, я боюсь, что Иран нападет, напишите мне что-нибудь». А в местных группах все время зовут на похороны одиноких солдат или солдат-репатриантов, к которым никто не идет, а так нельзя. Приходите туда-то и туда-то, там сидят шиву по такому-то и такому-то. А я не могу приехать к ним сидеть шиву, потому что у меня нет машины, а на автобусе сейчас ненадежно.

Сегодня я проснулась и написала длинный текст о том, почему все это, всю эту нашу жизнь в глубоком тылу, нужно понимать и уважать и почему нельзя забывать, кто все это начал, почему никогда нельзя забывать про 7 октября. Сложный текст на сложную тему. Мне попеняли, что сейчас все сводится к простым вещам, зачем так усложнять. Да, сводится. Тут, где война, все сводится к вещам не сложнее чем вдох и выдох. На прочее нет сил. Но там, в мире, где наша жизнь стала спорным вопросом, все иначе. Там нас в прогрессистком запале перепридумали как тех, кто не заслуживает жалости, там нас, со всеми этими нашими бесконечными шивами, взвесили и, наверное, нашли недостаточно людьми. Поэтому и пишу…

Пока я сочиняла и полемизировала, к нам заехала наша знакомая и привезла вкусное печенье (да-да, очень вкусное, мы по-прежнему в глубоком, глубоком тылу). Мы пили кофе и говорили о том, что вокруг все время кого-то хоронят. Через два-три рукопожатия кто-то кого-то потерял на этой войне. А она всего десять дней как идет. Война – это такая эпидемия смерти. Страшнее любого вируса. И, главное, намного реальнее.

Пока мы с активистами нашей амуты проводили зум по поводу задуманного благотворительного проекта, что-то бабахнуло, хотя не было сирены. Вернее, была, но только у тех, кто в Тель-Авиве. У нас – нет. Но бабахнуло совершенно рядом и определенно. Как позже выяснилось, прилетело по Восточному Иерусалиму.

Мы, собственно, решили провести онлайн-аукцион художественных работ, чтобы собрать деньги для одного из пострадавших кибуцев, Нахаль Оз. У нашей «амутянки» Б. там живет подруга, которой, слава Б-гу, удалось выжить. «Там все сгорело, там некуда возвращаться», – сказала она. Но жители все равно хотят вернуться и отстроить кибуц заново. Б. рассказывала о том, что там происходит после 7 октября. Я не смогу передать подробно, но запомнила, что коровы, принадлежащие кибуцу, разбрелись и ходят недоеные, где-то на юге. Я представила этих коров, которые жили в помещении со специальной температурой и какими-то хитрыми датчиками, которым чуть ли не музыку ставили во время дойки, и вот теперь они ходят голодные, брошенные, где-то в пустыне, и вымя болит у каждой, и они мычат от боли, и это меня потрясло гораздо больше, чем близкий взрыв.

Вот, прямо сейчас, пока я пишу это, что-то загудело, не очень громко, но довольно высоко и противно. «Макс, это сирена или стиральная машина?» – спросила я у сына. «Стиральная машина», – ответил Макс. Ок, подумала я. Значит можно никуда не бежать (впрочем, бежать и некуда, учитывая, что мы так и не наладили шелтер).

Мы живем в глубоком тылу?

Из моего FB, 18 октября. Сегодня был более чем обычный день. Ходили и даже ездили по делам, то туда, то сюда. В первый раз с начала войны поехали на автобусе по нашему Маале. Приехали в каньон. Видели людей. Разных. Тех, кто с утра пораньше шел в спортзал, и других – идущих в поликлинику. Заходили за продуктами в супер. Ждали автобуса. Ели джелато в дальнем районе нашего городка, куда долго ехали за некоторой надобностью. Смотрели на голубую пустыню и закат, которыми этот район заканчивается, обрываясь в простор.

Иногда самый простой и обычный день может быть утешителен.

Такие дни – основа жизни. Так называемой «нормальной жизни», ценность которой – бесконечна. Если бы все это понимали, то, быть может, мир сейчас выглядел бы иначе.

Поэтому никакого особого рассказа про сегодня не будет, пожалуй. День был утешителен, но и утомителен вместе с тем.

Покамест посмотрю-ка я «Стар трек». Как кино, не имеющее ничего общего с реальностью, он весьма эффективен, скажу я вам.

Из FB Тани Илюхиной, 19 октября:

Неделю назад Джоан Роулинг призывала помочь в спасении Нои Дан, 12-летней девочки в аутичном спектре. Ее похитили 7 октября вместе с 80-летней бабушкой, больной деменцией. Ною и ее бабушку опознали среди тел, которые армия вернула при рейде в Газу. Похоже, что террористы застрелили их сразу же после перехода границы, когда поняли, что с ними возни будет больше, чем с другими заложниками.

Из моего FB, 20 октября. Наш лендлорд пришел в отпуск. В общем холле, откуда ведет лестничка на второй этаж, странные такие звуки, какой-то стук. Посмотрела – стиральная машинка. Стирается, кажется, амуниция. Пуговицы, нашивки, ремни. Стучит. Тяжелая, видимо.

Утро началось с того, что мы заметили из окна, как соседка М. гладила Хромую Кошку и разговаривала с ней. «Hi! Значит, ты тоже любишь Кошку? У нас, похоже, клуб». «Я называю ее Мотка, потому что она очень suit. И умная, все понимает», – сказала соседка М. «Да, и по-русски тоже. И на иврите». Кошка-трилингв.

Теперь сижу, читаю книгу стихов, чтобы писать предисловие. Сейчас выходят странные поэтические книги. Странные пишутся картины. Неудобные.

В последние десятилетия мы с коллегами много дискутировали про военную и историческую травму, про «травматическую немоту». Я сама охотно участвовала в этих дискуссиях. Но теперь вижу, что нет никакой «немоты». Получив разряд электрического тока, не обязательно быть немым.

Ничто не мешает начинать говорить о пережитом сразу и прямо, как только отвыла сирена. Язык вполне пригоден для описания происходящего, каким бы оно ни было. Даже если его честное буквальное описание кажется избыточным, чрезмерным, не соответствующим критериям «хорошего вкуса». Если фиксация происходящего – это часть самого события, то и наплевать. У читателя или зрителя, конечно, может возникнуть желание отменить или «развидеть», как сейчас говорят, событие, если оно выглядит слишком страшным, слишком многого хочет от нас, и рассказ о нем кажется нам манипуляцией. (Некоторым такой манипуляцией показалась работа художницы Черкасской-Нанди о 7 октября, отсылающая к «Гернике». Мне – нет. Думаю, когда-нибудь все поймут, что так – можно). Но не получится уже ничего отменить. Что было – было.

Так что придется нам их производить – тексты катастрофы. Привыкать к ним. Вырабатывать правила их чтения. «Временная дистанция», потребная для того чтобы из мира событий перейти в мир художественных форм, – слишком большая роскошь. У современного человека ее внезапно нет. Мир – это короткий промежуток между эпизодами войны.

Вечного мира не бывает.

<…>

Прочла в израильских «Вестях» интервью с доктором, который работал на опознании тел, поступивших из Реима. «Надо было брать образцы тканей, откуда затем выделяли ДНК. Увы, многие тела были в таком состоянии, что это оказалось непросто. Среди них были сильно обгоревшие. Были пакеты с кусками тел, принадлежащих непонятно кому. Передо мной стояла задача получить образцы ДНК из этого материала». «Что для вас тяжелее всего? – Запах обгорелого, разложившегося человеческого мяса». Что-то я не знаю, что вообще можно сделать с такой информацией. Ничего? Жить? Видимо, да, просто продолжать жить.

Из FB Тани Илюхиной, 21 октября:

Пустили гулять по пустому, закрытому зоопарку. Тишина невероятная; правда, лев на закате начал довольно страшно взывать – то ли ко львице, то ли просто хотел поговорить. Даже мартышки, которые обычно верещат, сидели тихонько, обнимались. Мы пользовались большой популярностью: видимо, зверики соскучились по посетителям. Куда бы мы ни приходили, они тут же подбирались поближе. Особенно попугаи. Эти вообще подняли страшный ор, когда мы уходили. Вернитесь, типа, мы еще не закончили.

Я спросила, какие шансы, что животное во время, допустим, воздушной тревоги, вернется в свое убежище. Оказывается, животных тренируют, чтобы они откликались на зов и быстро возвращались в свой дом. Во всем мире так, не только в Израиле. Даже если, допустим, кто-то из огромных «кошек» только что получил хороший шмат мяса и его жрет, услышав призыв, бросает мясо и возвращается домой. Почему? Потому что «дома» всегда ждет какой-то съедобный сюрприз. Это всегда что-то вкусное и всегда что-то другое. Мясо – это замечательно, но животному любопытно, что для него приготовили на этот раз.

22 октября. Из моего FB. Мы с Володей собрались наконец в Иерусалим – по делам и просто так. Все время с начала войны мы провели в Маале-Адумим, безвылазно. За завтраком я прочла, что пишут в FB друзья. Один друг, живущий в Холоне, написал «добраться до работы, предварительно полежав под бетонной стеной на магистрали Аялон под бабахи, – done». Обошлось. А Ольга Фикс, писательница, соседка по Маале-Адумим и по совместительству – медсестра в роддоме, пишет вот что: «Среди пациенток – много эвакуированных с юга и севера. Я уже научилась их распознавать по характерной нервозности: эти люди не знают, что будет завтра с детьми и с ними, устали от подвешенной жизни, часто не имеют при себе самого необходимого – тапочек, зубной щетки, халата. Между тем, койки в отделении подошли к концу, если так пойдет, с утра опять придется класть в коридоры…». И я подумала, что еще год назад мы приехали сюда, в Израиль с тремя чемоданами, и не было ни одной минуты, буквально, чтобы о нас не заботились, нас не поддерживали, нам не помогали. И поэтому теперь у меня есть силы и ресурсы помогать другим, тем, кто нуждается в этом. Но получается – плохо.

Сегодня – воскресенье, и это значит, что к нашим соседям приходит социальный работник Т. Т. – пожилой американец с чикагским английским и, как я краем уха слышала, ветеран войны во Вьетнаме. Но насчет этого я могу и ошибаться. Его английский был для меня абсолютно весь невнятен еще совсем недавно, и все, что он о себе говорил, понято было мною лишь на четверть. Однако сегодня что-то стронулось в нашей коммуникации. Мы начали с ним говорить на остановке, где вместе ждали автобуса. Пока ехали, обсудили политическую ситуацию, войну, роль в ней Путина и Байдена (куда ж без них). И то, почему русская революция так важна и в современной политике. Уровень его знания российской истории меня изумил. «Этот ваш царь, как его, после Александра Первого, который провозгласил три принципа…». До меня дошло, что он имеет в виду «православие, самодержавие, народность». «Николай?» «Да-да, Николай Первый». К сожалению, автобус въехал в тоннель, и я прослушала связку, которая привела его рассказ об этом к Перл-Харбор… Он как будто из немного другой биографии, этот соцработник Т. Судя по его гигантской эрудиции, он должен быть причастен к академии или к чему-то в этом духе, но, видимо, не сложилось. Не исключено, впрочем, что эта скромная жизнь и помощь людям – его собственный выбор. Так бывает.

Тут мы приехали на Гиват ХаТахмошит, остановку иерусалимского трамвая. Пересели. В трамвае разговорились со знакомой галеристкой М. и ее мужем-художником. Их сыновья в армии. «Знаешь, – говорит, – они там все начали отращивать такие большие усы, как во время войны Судного дня». Усы как символ. Очень по-израильски. Серьезно, но вместе с тем – весело. То, что они там, на фронте, могут шутить, нас тут, в условном тылу, успокаивает и обнадеживает. М. пожаловалась, что ночные чаты благотворительных групп не дают ей спать: «Но я не могу отключить сигнал, понимаешь, у меня сыновья…».

Пошли на улицу Гигель, где у нас было небольшое дело. Город жив и прекрасен. Поняла, что соскучилась по нему…. По этим людям, сидящим за столиками на Яффо, по этим хозяевам лавочек… Открыто почти все. Даже книжные магазины. Есть ощущение, что люди стали какими-то, что ли, родственными, стали мягче друг к другу. Много полицейских. У них оружие. Я вспомнила свои чувства, когда видела полицейского в Москве, – страх и желание втянуть голову в плечи. Нет, этих я не боюсь. С этими мне спокойно. Тем более что я их почему-то всегда вижу жующими что-то вкусное и смеющимися. Если встречаешься взглядом с кем-то из этих парней и девушек с автоматами, они не каменеют лицом и не «быкуют» в ответ, как московские, а просто улыбаются.

Пока мы шли вдоль Гилель, я увидела босоножки, оригинально прикрепленные прищепкой к выставленной на улицу магазинной вешалке. И мне страшно захотелось их купить. Не только потому, что босоножки – итальянские, на каблуке – всегда пригодятся в хозяйстве (кто б сомневался), но еще и потому, что я хочу, чтобы и дальше были открыты мои любимые лавочки в моем любимом городе. Примерила. Расплатилась. Так и пошла дальше на высоченных каблуках, опираясь на Володину руку, в кафе «Маленький принц», хозяйка которого, замечательная Юна, стояла за стойкой одна, задумчиво перебирая столовые приборы. В кафе было необычно пусто и тихо. Девушка, в которой я признала одну из официанток, сидела, грустная, по клиентскую сторону прилавка, а на полу возле нее лежал футляр от скрипки. «Как вы?» – спросила я Юну. «Вот, пришлось уменьшиться. Народ приходит, но совсем немного», – ответила она.

Мы взяли кофе и печенье. Пока сидели, в кафе вошла группа мужчин в католических сутанах. Они остановились на пороге, переговариваясь по-французски, но входить отчего-то не стали, отправились дальше. Интересно, они здесь уже были, когда началась война, а если приехали после, то зачем?

В трамвае я увидела неотмеченный звонок. Это звонила наша амутянка Бэла, та самая, у которой подруга в кибуце. Для нашего аукциона мы решили снять на видео рассказ этой подруги о том, как это было. Я пообещала связать дочь Бэлы, которая будет интервьюером, с психологиней. Слишком тяжелый сюжет, чтобы просто так прийти и задавать вопросы. Пишу психологине, которая в Германии, получаю ответ и перезваниваю Бэле. Бэла сообщает, что интервью состоится. Ее подруга, которая после эвакуации заболела тяжелейшим воспалением легких, пришла в себя и готова поговорить с нами: «Когда я ей звонила в первый раз, она говорила с трудом, заикалась. Я не узнавала ее. Сегодня я опять услышала мою подругу, какой она была. Она рассказала мне, что они собрались, все, выжившие в кибуце, и организовали комитет, обсудили дальнейшие действия. Я волновалась, не повредит ли ей эта встреча, но нет».

На обратном пути в автобус вошла пожилая женщина-ребенок, одетая в красную бейсболку с привязанными к ней зелеными ленточками, в замечательно подобранной розово-красной одежде и разных ярко-пестрых носках, – фрик, конечно же. Но не совсем, я думаю. На бейсболке было написано на иврите: «Израиль».

Приехали и узнали, что наш лендлорд ушел обратно, на фронт. Под окнами играют его дети. Довольно громко (а что вы хотите от наших детей). И смеются.

24 октября. Прочла вИз FB юзера Софьи Рожанской.

Несколько дней назад в больнице встретила женщину, единственного сына которой вместе с беременной женой растерзали на фестивале Нова. Она пациентка онкологического отделения, в день, когда я там была, пришла получить свое лечение. Каждый сотрудник отделения молча держал ее в своих объятиях, пока она упиралась в них, как в могильную плиту. Плакали все. Потом она надела больничный халат и пошла на капельницу.

Вчера я помогала перевязывать девочку, которая выжила в той же резне и сейчас проходит долгое лечение и болезненные перевязки, чтобы спасти ногу после тяжелого ранения. Вся семья, включая маленьких братьев, сестер, бабушек, дедушек, друзей, занимает каждый свободный уголочек ее палаты. И между ними всеми – их мама: этот взгляд невозможно спутать ни с чем другим, взгляд мамы, чьи дети все живы и у нее на руках.

Я видела такой же взгляд еще однажды, когда проходила учебную практику в родовом отделении и мне нужно было осмотреть женщину через 2 часа после рождения ребенка. Мне было очень неловко ее беспокоить, я знала, что это были долгожданные роды, после многих лет неудачных попыток. Вся ее семья пришла посмотреть на малыша, и тут мне надо было зайти.

Я осторожно зашла и спросила, извиняясь, могу ли я сейчас осмотреть ее. Это неприятная процедура, когда давят на живот, и может быть больно.

Она посмотрела на меня с такой же улыбкой как мама той девочки, выжившей на фестивале: «Я 12 лет не могла родить, делайте со мной все, что вы только захотите, мне абсолютно все равно, я первый раз за 12 лет держу на руках своего ребенка».

Из моего FB, 26 октября. В конце концов я устала бояться, устала от постоянной взвинченности и готовности ко всему. Вынула из любимого красного рюкзака предметы неотложной необходимости, которые положила туда, когда в первый день войны сработала сирена. Взяла этот рюкзак и поехала в Тель-Авивский университет на общую встречу нашего семинара. Участники семинара – русскоязычные ученые, которым пришлось уехать из России после 24 февраля 2022. Весь прошлый год мы собирались под руководством профессора советской истории И. Х., обсуждали доклады, и это был единственный свет в окошке для многих из нас. Начать новый семестр мы должны были с моего доклада о современной русской литературе и власти, к которому я все это время и пыталась готовиться – с переменным успехом. Но вместо этого мы решили просто встретиться, посидеть с вином и решить, что мы делаем дальше.

Я до последнего сомневалась, ехать ли, потому что Тель-Авив бомбят. Но как только села в поезд, меня охватило обычное для поезда ощущение покоя, промежутка, когда можно спокойно думать ни о чем, разглядывать попутчиков и смотреть в окошко.

И я разглядывала. Попутчиков было немного. Я запомнила строгого папу в вязаной кипе с сыном лет 12 и ортодоксальную пару – молодого человека в сюртуке и шляпе с длинными пейсами и средних лет даму в парике и черной длинной юбке. В вагоне было непривычно тихо. Обычно он полон подростков, которые шумно и обильно самовыражаются, иногда для этого рассевшись в кружок прямо на полу вагона. Они самовыражаются так ярко, что хочется прикрутить звук. Ну вот теперь стало тихо, но почему-то от этого не по себе…

Отец в кипе держал в руках глянцевый журнал и периодически зачитывал что-то мальчику. Мальчик фотографировал Иерусалим, впечатляющую панораму, которая открывается перед тем, как поезд скроется в тоннеле, а потом просто сидел, думал о чем-то… Я запомнила их, наверное, из-за журнала. Улыбнулась им. Отец улыбнулся мне в ответ. Они вышли на Савидоре. А религиозную пару я запомнила, потому что дама что-то говорила в мобильник на американском английском. И деловой, какой-то нью-йоркский тон ее голоса не вязался абсолютно с ее обликом. А ее сын (?) обращался к ней с неким утрированным почтением, будто сейчас XIX век…

Они выходили на остановке «Аэропорт Бен-Гурион». При них был большой чемодан, который молодой человек в сюртуке пытался провезти по вагону, но не смог, и тогда к нему подошел мальчик лет 14, который, кажется, тоже был с ними, легко поднял чемодан и побежал с ним к выходу. Тут у чемодана отвалилось колесико. Молодой человек в сюртуке вернулся за ним и начал искать на полу, заполошно падая на колени и заглядывая под сиденья. Я приметила, куда оно закатилось, и показала ему – «шам». Он нащупал сбежавшее колесико под ногами сидящего пассажира, поймал его, как что-то живое, и выбежал. Поезд поехал дальше…

Я вышла на станции «Тель-Авив Уни». Это пространство чем-то похоже на Воробьевы горы. Тель-Авивский Университет, как и МГУ, расположен на возвышенности, и с этой возвышенности открывается прекрасный вид на город, на парк, на колесо обозрения, на новые тель-авивские небоскребы. Поэтому чтобы попасть в кампус от станции, нужно на эту возвышенность взобраться по крутой лестнице, высотой в несколько пролетов. Обычно когда идешь вверх, навстречу спускается вполне узнаваемая университетская толпа. Теперь на ступенях лежал довольно толстый слой песка с редкими следами проходивших до меня…. Было тихо. И это было странно. Я подошла к тому выходу, в который заходила весь прошлый учебный год, чувствуя знакомый, для меня уже ностальгический университетский вайб, фантомное ощущение принадлежности к цеху, мной на этот момент утраченному… Я пробиралась сквозь ряды машин на парковке, показывала свой ID на проходной охраннику… Я входила в кампус, напоминающий сад, с его аллеями, скульптурами и мемориальными табличками в честь меценатов, именами которых названы учебные корпуса…

Теперь парковка была пуста. Я шла в тишине сквозь уходящую осеннюю жару, топча бесполезную разметку. На закрытой проходной никого не было, только висел листок на иврите: «Вход через проходную 4». И стрелка. Я пошла дальше. Дошла до следующей большой проходной. Никого. В поисках входа я подбежала к группе ребят студенческого вида, шедших по своим делам, и спросила у них «эйфо книса». «Ло медабер иврит», – ответили они на чистом русском. Словом, если бы один из них не впустил меня, приложив свой пропуск, то пришлось бы обходить весь немалый кампус и входить с другой стороны. Ну, или не знаю… Поиски входа в университет – это знакомый вид спорта, но в Израиле обычно такие навыки не пригождаются… Теперь пригодились. Я протиснулась на территорию университета, тихую, мертвую и настороженную, как и вся окрестность. Посмотрела на небо. Подумала, где прятаться, если что. Ничего не придумала. На одной из дорожек сидел удод. И не улетал. Пестрый и красивый, он, казалось, наслаждался вседозволенностью. «Природа так очистилась»… Странно находиться в пространстве, где, кроме тебя, нет людей.

Я пришла раньше назначенного времени, зашла в Гилмор-билдинг, где тоже никого не встретила, и стала ждать. Постепенно подтянулись и другие. Разговоры военного времени… Что о них сказать?

«Ты можешь работать? Я – нет». «Часто вас бомбят?» – «Нет, вчера пару раз прилетело, сегодня вот с утра…». Мы встретились просто «посидеть», увидеть друг друга. «Мне кажется почему-то, что мы переносим все это как-то легче, чем сабры». «Наверное, это потому, что мы уже пережили подобное год назад, в России». Я вдруг вспомнила, как в октябре, решившись уехать от мобилизации, мы стояли с Максом на Белорусском вокзале, высматривая ментов, и почему-то обсуждали нарратив у Томаса Манна в «Волшебной горе» – нарочито громко. Почему? Бог знает… Видимо, хотели заклясть опасность непонятными ей словами.

Тем временем коллеги продолжали болтать, пить вино, выходили покурить, не думая о том, что кто-то увидит, как мы пьем на кафедре, или наложит взыскание за курение на кампусе, что кто-то услышит наши резкие разговоры о политике… Почему этот контраст с Россией так волнует меня? Зачем я все время сравниваю? Что хуже? Что страшней? «Я не знала, что дрон гудит, как мопед. Меня научила соседка. Она из Украины». «Арабы в нашем городе сейчас очень боятся». «Возможны ли сейчас национальные государства?»…

Пока мы пили и обсуждали, какая-то сложная ассоциация бросила меня в 1982 год. Шла афганская война. Был, кажется, то ли февраль, то ли начало марта. Я помню, лежал снег, но солнце светило ярко. Видимо, я возвращалась с физкультуры, потому что помню, как ехала через школьный двор на лыжах. Мне было грустно. Я была одиноким маленьким ребенком. Всю начальную школу меня не оставляло чувство потерянности. Мне казалось, что меня бросили и забыли в этом огромном школьном здании. Я отчетливо помню именно это чувство и то, что ему мешал яркий солнечный свет. И вдруг меня окликнули. Я увидела кого-то страшного в солдатской форме. Его лицо было в кавернах, а красные глаза были прищурены. На руке не хватало пальцев. Мне стало страшно, мне захотелось плакать. И захотелось еще больше, когда я узнала его: это было ученик моей мамы, которая работала в той же школе, красивый татарский мальчик Юра. Таким я его запомнила. В Афганистане он подорвался на мине, но вернулся живым и хотел повидаться с бывшей классной руководительницей…

В университетской комнатке, в которой мы сидели, почти все были моложе меня и не могли лично помнить вторжение в Афганистан. Наверное, можно сказать, что в тот день, в 1982-м, состоялся мой первый опыт непосредственного прикосновения к войне. Шок, пережитый в детстве и уже почти забытый… Как мучительна была в тот далекий момент невозможность спросить, что же именно явилось мне, в какую реальность открылся портал и зачем ОНИ это сделали с Юрой, только что закончившим школу. Я не могла объяснить Юре, почему я плачу. Не знала, как спросить его, почему он ТАКОЙ. Советская немота…

Почему я вспомнила это, сидя за общим столом в центре тель-авивского кампуса и слушая разговоры про историю ближневосточного конфликта? Я опять сравниваю: что хуже, что страшней? Война, о которой нельзя говорить, но она далеко, или война, которая над головами, но которую можно обсуждать?

Когда стемнело, сработало приложение службы тыла, и из телефонов завыла воздушная тревога. Мы вышли в коридор, как-то очень не торопясь, прямо с пластиковыми стаканчиками в руках, встали к указанной профессором И. Х. «безопасной» стене. И тут раздался удар. Мне показалось, что надо мной завибрировал потолок. Мы постояли еще немного и вернулись обратно. Доклад мой, решили мы, должен состояться. Что уж, раз война, теперь и семинар не проводить? Ну нет. Вскоре мы разошлись. Каждый поехал в свой город ждать обстрелов, делать дела. Жить.

Пустые города ковида и пустые города войны. Мертвая тишина в качестве реализованной метафоры. Что хуже? Что страшней? Постоянный и привычный страх в России, страх репрессии, которая то ли наступит, то ли нет, в неизвестный момент, по рандомному поводу, вечная оглядка, мозоль на языке от постоянного прикусывания и свербящая мысль, как бы одновременно все высказать, но ничего не сказать, или опасность, что не сработает «Железный Купол» либо начнется какая-нибудь новая резня?

Мне могут сказать, что это «преувеличение», потому что – ну, норм же живете, даже шутите, даже пьете вино… Наш коллега-милуимник, оказавшийся, кстати, в отпуске, рассказал, что им столько наприсылали еды, что они, пока ждут, будет ли в их направлении атака, три раза в день едят шашлыки. Он – во втором эшелоне. А есть и первый…

У нас все ничего, неплохо. Мы шутим, мы пьем, мы живы. Но вот контекст…

Из FB Тани Илюхиной, 27 октября.

Обычно у меня довольно ровный так называемый эмоциональный фон, и психика тоже более-менее устойчивая. Но за последние двадцать дней я реально почувствовала, как моя устойчивость летит к чертям. Сны ужасные, постоянная тревога, панические атаки, перед сном проверяю, что входная дверь закрыта на «цепочку», и т.д. – наверное, как у почти всех моих соотечественников сейчас. Сегодня стою, жарю котлеты и вдруг вижу в окно, как по нашему мостику (у нас высокий этаж, но с нашей стороны здания есть отдельный вход с длинным довольно мостиком, и на него как раз выходит здоровенное окно в кухне) несется кто-то, выставив что-то перед собой. Бля буду, вся жизнь перед глазами пронеслась, думаю: счастье, что Жека и Беня в своих комнатах. Но вообще-то это наш молодой сосед бежал, выставив перед собой щенка, которого завел на днях.

Из FB Ирины Машинской, писательницы.

В Кембридже в последний момент отменены представления оперы Генделя «Саул». Директор постановки (Max Mason, The Cambridge Opera Society) объяснил отмену спектакля «явными параллелями»: «We came to the unanimous conclusion that our production was not in the place to fully confront the issues that have striking synchronicity with the ongoing Middle East conflict».  

Имеется в виду, видимо, победа Давида над Голиафом, филистимлянином. (Филистимляне никакого отношения к палестинским арабам не имеют, конечно, но на всякий случай).

Но картина «Саул и Давид» Рембрандта в Гааге еще висит. По крайней мере, висела на той неделе.

Из моего FB, 27 октября.

Взбесило и напугало видео, снятое, кажется, в Лондоне, где девушка, явно такая продвинутая, университетская, утонченная, своими тонкими музыкальными пальчиками срывает фотографии заложников в Газе – с особенным, очень узнаваемым выражением лица, на котором скорбь об угнетенных мира и порицание, небольшое, как у школьной санитарки, за грязные руки одноклассника, и легкая саркастическая улыбка (ишь, понавешали, мы знаем, чьи жизни важнее). И она горда тем, что срывает эти фото, среди которых – фото девятимесячного малыша Кфира Бибаса, который там, в Газе, и который не может ничего сказать и сделать в свою защиту, потому что не умеет говорить.

Ну а что, они сами виноваты, думает девушка, и мы не станем им помогать.

И мне скажут, что я должна ее понять, что, наверное, у нее же были причины так поступать.

Но знаете, если мы всерьез обсуждаем, чьи жизни важнее, и делаем в этом как бы такое «невинное и полезное» соревнование, то уже все. Приплыли. Ничьи жизни больше не важны. Абсолютно ничьи, на самом деле.

Из моего FB, 28 октября. Артур Соломонов (со ссылкой на Игаля Левина) пишет: «Перед домом правительства в Черкесске сегодня собралось около 200 (по другим данным – 500) местных жителей, которые обратились к властям Карачаево-Черкесской республики с требованием “выселить всех евреев с их земли” и “не пускать на территорию региона приезжих из Израиля”, передает один из крупнейших российских каналов. Кроме того, как передают росСМИ, “сотни жителей дагестанского Хасавюрта вышли на улицу, откликнувшись на призыв поджечь отель, в котором якобы остановились израильские беженцы”. Граждане собрались у отеля “Фламинго” с наступлением темноты: “Пытаясь успокоить собравшихся, полицейские согласились запустить нескольких человек внутрь – чтобы те убедились в том, что в гостинице только российские туристы”. Один из крупнейших дагестанских тг-каналов тем временем призвал проверять каждую гостиницу в регионе на предмет евреев-постояльцев. Некоторые СМИ пишут, что нашлись люди, которые спрятали евреев, живших в местных отелях».

Не знаю, как это прокомментировать.

29 октября. Пишет юзер Александр Залесский.

Россия, 2023 год. Толпа людей встречает прямой рейс из Тель-Авива в Махачкалу, проверяет у людей документы и ищет евреев в выезжающих из аэропорта машинах. Возмущенный народ со всех сторон окружил узбека и проверил его паспорт, чтобы убедиться, что он не еврей.

Полиция молчит, глава Дагестана обвиняет «врагов России».

Из моего FB, 29 октября. Махачкалинский погром… Именно через Махачкалу летает самый популярный рейс Бен-Гурион – Москва. Подруги мне его очень советовали. Он удобный по целому ряду параметров. Знаю, что многие именно этим рейсом решили вывезти маленьких детей, чтобы с ними не случилось того, что произошло 7 октября. Поддержка тем, кто летит в это время в Россию. Надеюсь, что они смогут избежать погрома, с ними все будет хорошо, насколько это возможно. Я в ужасе.

Из FB Тани Илюхиной, 30 ноября.

Октябрь 2023-го. В местных детских сообществах сразу несколько человек спрашивают, как доходчиво, но без излишних деталей объяснить родившимся в Израиле детям младшего школьного возраста, почему многие не любят евреев и что такое «pogrom».

Кто там мечтал о городах на Марсе и победе над страшными болезнями в XXI веке? Переносим пока на XXII?

Из моего FB, 2 ноября (текст сопровождает ссылку на видео). Я уже рассказывала, как наша амута, созданная для различных творческих инициатив группой художников, ученых и литераторов Израиля, по инициативе Натальи Каменецкой и Галины Блейх решила сделать аукцион художников и как мы выбрали для этого кибуц Нахаль Оз, потому что одна из наших «амутянок», Б., созвонилась со своей подругой, которая выжила в этом аду, как и ее дочь, Ади, и они согласились принять нашу помощь. Мы тогда решили записать видеоинтервью с выжившими (я нашла для этого психолога, помните?). 29 ноября аукцион наконец-то стартовал, поэтому я решила подробнее рассказать, как это было.

Девушка на нашем видео – Ади Маоз, та самая. Сейчас во всех городах Израиля – тысячи беженцев с юга. Им помогают, чем могут. Владельцы отелей селят их у себя. Семью Ади поселили в новостройке, в одной из «презентационных квартир» (которые показывают, чтобы привлечь покупателей).

Я бы сама хотела взять это интервью. У меня есть соответствующий опыт. Но обычного опыта – журналистского ли, социологического ли – для этого мало. Тогда я и обратилась к знакомой замечательной психологине, о которой точно знала: она поймет наш замысел и умеет работать с подобными запросами. Она работала с украинскими беженцами в Германии. Как говорить, чтобы не ретравматизировать собеседника, спрашивали мы. Ответ меня как-то ошарашил: «вы должны подумать и о том, как не травмироваться самим». Я как-то не думала о себе, о нас в таких категориях. Честно говоря, и теперь, спустя две недели, не думаю. Потом оно, наверное, накроет нас, но пока… «Говорите с ними не о том ужасе, который они видели, говорите о том, как они выжили». Такой рассказ позволит выговориться и даст силы жить дальше.

Я была готова, но языковой барьер… В такой ситуации он был бы непреодолим.

Мы решили, что говорить будет Аня, дочь Б., а я проинструктирую ее. Но как? Мы встретились в зуме. Я как могла передала то, что понимаю. Говорила о том, как поддерживать рассказ собеседника, как задавать наводящие вопросы, чтобы этот рассказ не пресекся, а наоборот, как держать контакт… Мы даже немного прорепетировали. Аня никогда раньше не брала интервью, и я страшно за нее волновалась… Тем более что в машину, которая к ним поедет, помещалась только съемочная группа, и я поехать не смогла. Но волновалась я зря. Аня справилась со всем блестяще! Ади, как я слышала, считает, что этот разговор очень помог ей, и делится этим видео, чтобы ее друзья лучше поняли, что она чувствовала, что с ней произошло.

Потом наш видеограф Никита, смонтировал вот этот ролик. Смотреть ролик тяжело. Особенно тяжело видеть это спокойствие Ади. Это, конечно же, шок. Шоковая отстраненность от того, что невозможно было бы еще раз пережить, к чему невозможно прикасаться. Можно лишь рассказывать. Такая анестезия. Хотелось бы это специально подчеркнуть для тех, кто ведет учет выраженного страдания на предмет силы и убедительности. Но, надеюсь, что таких среди зрителей не обнаружится. Из моего FB. 3 ноября, пятница. Неделя была насыщенной. Происходили самые разные события, встречи, разговоры. Жизнь, кажется, стронулась с точки застывания, на которой она остановилась 7 октября. После тель-авивских университетских посиделок на фоне обстрела не ездить в относительно спокойный Иерусалим кажется уже смешным. Вчера вот даже выступала в галерее «Скицца», читала, как и коллеги-поэты, стихи о войне (написанные в Израиле) и антивоенные стихи (написанные в России). После чтений мы сидели с друзьями-поэтами в баре, имевшем раньше вывеску Putin, а теперь безымянном. Честно говоря, я начала испытывать к Иерусалиму чувство, которое моя подруга, писательница Оля Фикс назвала вчера аддикцией: если долго не бываешь, то как-то грустно становится, некомфортно… Осталось выяснить, каково это – жить прямо внутри Иерусалима, чтобы уж и ездить никуда не надо было. Может быть, наоборот: небольшое расстояние, отделяющее меня от города, создает нужный контекст для возникновения этой иррациональной в целом привязанности? Но об этом я подумаю завтра. Вернее, после войны. Я обещала рассказать вам об этой неделе. И рассказываю.

Понедельник, 30 октября. Мы с Володей твердо решили, что пойдем на домашний научный семинар к Михаилу Вайскопфу и Елене Толстой. Накануне днем в Иерусалим немного прилетело (без последствий, слава ПВО). В тот момент я сидела на своем рабочем месте, представляющем собой банкетку, которую отдала художница Галя Блейх, живущая в Маале-Адумим, и за садовым столиком, найденным возле дома писательницы Нелли Воскобойник, которая живет  тут же, и писала для казахстанского издательства предисловие к книге одной замечательной поэтессы, находящейся в России. Я была до такой степени поглощена описанием того, как наш пролонгированный апокалипсис повлиял на современные стихи и прозу, что, услышав «бабах», я на секунду оторвалась от работы и сказала Максу:

– Гляди, опять салют в нашу честь.

Антисемитские беспорядки на Кавказе занимали меня сильнее, чем близкий взрыв.

Из-за этого всего на семинар мы с Володей вышли мы с большим запасом, а то мало ли что. Приехали за час. Выйдя из трамвая на перекрестке Яффо и Кинг Джордж, я наконец почувствовала осеннюю иерусалимскую нежность. Было немного сыро и слегка прохладно. У нас в Иудейской пустыне по-прежнему лето. А в Иерусалиме… Сухие листья под ногами и атмосфера осеннего вечера в большом городе. Из кафе на Бецалель доносилась музыка. Мы решили немного посидеть и чуть подождать, выпить в городе чашку кофе (у Володи вся работа удаленно, и занят он ею примерно 18 часов в сутки, мы очень редко где-то бываем вместе, таковы условия нашей тут жизни, что ж). Было как-то одновременно и хорошо, и тревожно… Как в московском августе, только тут этот август длится и длится… Но тревога была не такая, как в Москве, когда ты августовским туманным вечером зябко ежишься, кутаешься в кофту и зачем-то повторяешь «вот и лето прошло»…

Володя окинул взглядом улицу Бецалель, кафешки, столики, идущих по своим делам людей, харедимного человека, который сначала сновал мимо нас с палками для скандинавской ходьбы, потом зачем-то деловито вбежал в калитку дома, что напротив кафе, и тут же вышел, продолжив мотыляться взад-вперед. И, осмысливая получившийся контраст, задумчиво проговорил: «А ведь это – столица воюющего государства». И как бы в подтверждение его слов от автобусной остановки мимо нас прошли ребята в форме, полной амуниции и с автоматами. И в этот момент я как-то окончательно успокоилась, подчинившись разлитому в воздухе настроению. Было ли это ясно ощущаемое в городе спокойствие знаком равнодушия или черствости? Только не в Израиле. Здесь слишком любят жизнь, это чувствуется во всем, в каждой мелочи, причем именно такой ее, жизнь, любят, какую живут. И потому будут жить так, как хотят, что бы ни происходило. Звучит пафосно. Но это основа не только нежелания что-либо менять (о чем много писали в репатриантских группах, например), но и какого-то заразительного бесстрашия, с которым тут мгновенно собираются и уходят в милуим, с которым матери ждут своих детей из зоны боевых действий, а те присылают смешные фотки, будто ничего особенного не происходит… Хотя оно происходит. На семинаре говорили о Честертоне и Набокове. Потом общались. Выпили за победу…

Вторник, 31 октября. Когда начинаешь писать о происходящем, становится понятно, как же много случается вокруг. Все, везде, сразу… Невозможно быть просто «здесь». Каждый человек сейчас живет одновременно в разных пространствах и внутри каждого работает как многоядерный процессор – на каждое пространство по ядру. Ниоткуда нельзя уехать. Где бы ты ни был, ты остаешься и там, где был до этого. Проснувшись, увидела сообщение о смерти коллеги по РГГУ. Он умер по дороге с занятий, внезапно. Было и жалко, и досадно, что не смогу попрощаться. Но собралась и пошла в маколет. Потому что мы с Максом наметили поехать в город, а продукты кончились.

С утра в нашем магазине народу обычно немного. Возле стеллажа со всякими дошиками присела на корточки женщина. Одной рукой она держала телефон и с кем-то разговаривала, напряженно вглядываясь в экран, а другой – снимала с полки сухие каши, быстро заваривающиеся макароны, как-то немного нервно, показывала их кому-то на том конце провода и складывала в корзинку. Я узнала в ней нашу соседку, художницу А. (в нашем городе почему-то очень много художников, за что его иногда в шутку называют Малеевкой). Мы разговорились. Сын пришел на один день, она собирала ему еду (в России такое называется «паек», но я не буду это так называть). Она очень торопилась, не хотела ни минуты терять и неотрывно смотрела на сына в телефон, даже говоря со мной. «Как там?», «Мне не рассказывают». Было видно, как она волнуется за сына. Мы разговорились об антисемитских ужасах последних дней. Я стала говорить о том, что надо переубеждать тех, кто обвиняет Израиль, искать аргументы, ну и прочее, и вдруг А., нежная, хрупкая, совершенно неземная какая-то, сказала мне «ненавижу, слышать о них не могу». Ненависть была подлинной, не оставляла сомнений. Что с этим делать? Как быть? Показать ей работу Батлер об угнетенных? Рассказать о том, что ее дети служат мировому капиталу (или как его там?). Это поможет ей? Пока идет война, эти вопросы будут риторическими. Не сейчас…

Мы выдвинулись в город. У нас была назначена встреча с иерусалимским букинистом, человеком, который, без сомнения, заслуживает упоминания. Он ведет страницу в соцсетях, где рассказывает про книжки. Оставляешь коммент – и книжка твоя. Подъезжает он обычно на велике, вид имеет непередаваемый, спортивно-хиппейский, что ли. Благодаря ему потеря личной библиотеки переживается не так остро… Договорились о встрече в любимом кафе «Маленький Принц». «Как бизнес?», – спрашиваю. «Нет ни минуты свободной». Обстрелы не мешают ему разъезжать по стране от покупателя к покупателю. И работы у него во время войны стало не меньше, а больше. Видимо, покупка бумажной книги – хорошее средство от стресса. Я не стала спрашивать, не страшно ли ему разъезжать, в силу абсолютной неуместности такого вопроса.

В многоязычном и шумном обычно кафе было по-прежнему тихо и пустовато. В тот день там были мы с Максом, пара молодых сабров да пара русскоязычных завсегдатаев, мужчин за шестьдесят из предыдущих алийот. Я давно заприметила их. Они обычно сидят за столиком и ведут беседы на темы отвлеченные, но вместе с тем и интересные. Мы разговорились. Это был такой типичный «русский разговор», вроде тех, что ведут за границей герои Толстого или Тургенева. Я рассказывала о том, чем занимаюсь, о своих текстах, о сотрудничестве с T-invariant’ом, правозащитным изданием о науке. «А планируешь ли ты возвращаться?». Я привычно сказала, что жду лебедей, так сказать… Пока это все как бы вообще не обсуждается… «Но тогда зачем тебе Россия, если ты уже здесь? Я вот вообще жалею, что пишу по-русски… Зачем продолжать заниматься всем этим?». Я пыталась объяснять, но они так и не поняли, зачем… Это был, как говорится в таких случаях, хороший вопрос. В общем виде мой ответ таков: если у меня была уже жизнь, то ее нельзя отменить. В этом деле вычитание невозможно. Как и обнуление. Возможно лишь умножение – контекст на контекст, страну на страну, опыт на опыт. В каком-то смысле борьба «здесь» и борьба «там» – связаны, но это нужно доказывать. Эти записки – не для доказательств, они предназначены лишь для того, чтобы фиксировать поток жизни, которая больше любых бинарных оппозиций и не берется логикой «исключенного третьего», к ней не применимы требования «или – или».

Из «Принца» мы с Максом поехали в Национальную Библиотеку Израиля. Ее открыли недавно, уже когда война началась. Мы ходили внутри этого архитектурного чуда, внутри этой книжной гетеротопии, снимали с открытых полок книги, листали, ставили их на место – и не было людей, счастливее нас. Но счастье наше было недолгим, через полтора часа нам сказали, что библиотека закрывается, только нас и ждут (мы так увлеклись, что не заметили, как остались одни в огромном помещении).

Оттуда – из головы города в его чрево – мы переместились на рынок Махане-Иегуда, искать молоток. Утром в маколете я купила куриное филе, и Володя наказал нам найти во что бы то ни стало кухонный молоток, чтобы это филе отбить. С уже купленным молотком мы отправились в рыночную кнафию, где не были с начала войны – пить турецкий кофе и есть кнафе. По дороге в кнафию мы были застигнуты и сфотографированы Гали-Дианой и Некодом Зингерами – с молотком наперевес, в позе рабочего и колхозницы. Веселая вышла фотография.

Среда, 1 ноября. Сидела, дописывала предисловие. Внезапно загрохотало, громко, протяжно, безостановочно. По безостановочности грохотания я поняла, что это не обстрел, а обычная гроза. Ливень воспоследовал… В Израиле это огромное событие… Перелом, переход. Так начинается, наконец-то, и взаправду, осень… Параллельно войне, погромам, бесконечным дрязгам в соцсетях происходил первый осенний дождь. Когда предисловие было дописано, дождь уже кончился. Мы пошли гулять. На улице пахло все, что может пахнуть: кора деревьев, листья, цветы, трава… Говорили о том, может ли в России что-то измениться. Мы всегда почему-то говорим об этом…

Четверг, 2 ноября. Пока я читала в «Скицце» стихи, Володя свежекупленным молотком отбил филе, обвалял в сухарях, обжарил и оставил остывать на столе. Есть я не стала. Мы легли спать. А утром увидели, что нашу еду облепили муравьи, почти микроскопические, очень резвые. Они буквально кишели. Это не должно повториться, решила я, и отправилась в каньон покупать лотки с плотной крышкой. В каньоне было оживленно, как всегда перед шабатом. Вот только в «Ароме» над стойкой висел огромный экран, а на нем – уже легко узнаваемый коллаж с фотографиями заложников. Нормальная вроде на вид такая жизнь. Но стоит забыться, как – раз – и натыкаешься на острый скол. Можно порезаться, если вовремя не заметишь.

Из моего FB, 5 ноября. Проснулась довольно рано. Пошла на кухню ставить чайник, чтобы выпить кофе. Окно нашей кухни выходит на улицу, и я всегда, пока наливаю себе кофе, смотрю в него меланхолически, как привыкла делать в Москве. Обычно я вижу пару прохожих да редкие машины. Тут окраина, и нет толп, как в центре Иерусалима или в Тель-Авиве. Вдоль дороги стояли люди с израильскими флагами, прямо настоящая манифестация. Понять настроение этой манифестации было трудно, как и угадать повод для нее. Я заметила среди стоящих соседку М. и спросила, в чем дело. Оказалось, что у одной семьи на нашей улице погиб сын, и мы все стоим, потому что сейчас должна проехать процессия на военное кладбище. Провожаем героя в последний путь. Соседка М. держала в руках довольно большое бело-голубое полотнище, и ей было сложно как следует его растянуть. Я встала рядом, и она дала мне уголок, однако добавила, что в уличной рассылке всех просили одеться в цвета израильского флага. Я вышла в чем была – сером домашнем платье и тапочках, поэтому сбегала наверх и переоделась в более подходящее.

Вернулась. Опять подхватила свой уголок флага. Процессию все еще ждали. И вот наконец мимо нас проехали две полицейские машины с мигалками, за ними – машина-катафалк с тонированными стеклами, за ней – процессия из нескольких автомобилей с заплаканными, но спокойными людьми. Это, очевидно, были родственники и друзья солдата. Над последней машиной летел маленький игрушечный дрон, управляемый с пульта серьезным мальчиком лет девяти. Наверное, он так решил почтить честь погибшего. Может быть, тот сам и собрал эту штуку.

Когда процессия отъехала, все начали расходиться.

«Не знаешь, сколько лет ему было?» – спросила я Мирьям.

«Обычно солдатам тут около 20», – сказала она.

Она подарила мне маленький бело-голубой флажок – просто полотнище, без древка.

Я продела в отверстие для древка огромную иглу дикобраза, подобранную весной с иерусалимском лесу, как булавку, и повесила флажок на сетку кухонного окна.

Давно хотела.

7 ноября. Пишет Ольга Фикс:

Пошел второй месяц нашей новой реальности.

Установилась какая-то временная жизнь со своими псевдозакономерностями. Где были периодически теракты – они участились; где периодически обстреливали ракетами – обстреливают на порядок чаще; куда ракеты раньше не долетали – теперь изредка долетают, – но в целом сложился некий псевдопорядок. Большинство детей пошло в школы и садики, подавляющая часть учреждений и предприятий работает в каком-то режиме, где нет дворников – люди сами метут тротуары, и даже урожай в покинутые южные киббуцы наезжают убирать вахтовым методом.

Есть шанс, что оно так и продлится в ближайшие месяцы.

Если «Эта сторона при артобстреле наиболее опасна», – стало быть, ходи в булочную по другой стороне, что ж тут непонятного.

Из моего FB, 11 ноября. Когда ежедневно пытаешься переводить события в буквы – устаешь. Так и с «Хрониками…». Постепенно устаю их писать. О чем они? Как нас касается то, что нас напрямую не касается? Как меняет жизнь то, что по видимости ее не меняет? О причастности к большому событию. О чувстве катастрофы и чувстве жизни.

О том, что едешь в Тель-Авивский университет читать доклад и думаешь, что не нужно бы надевать новые босоножки на каблуках: если вдруг начнется обстрел, и придется бежать. Поэтому надеваешь шлепанцы с «верблюдом» (любимая израильская обувь, у нее оттиск верблюда на подошве). Читаешь доклад – и отмечаешь, что обстрел все не начинается. В том числе и в то время, в какое он в прошлый раз, когда все были в ТАУ и сидели на кафедре, – был уже. В перерыве вы идете на кафедру пить чай и болтать всякую семинарскую болтовню. Обстрел не начинается. Все тихо. И как-то довоенно безмятежно. После семинара вы пьете вино в университетском дворе (потому что здание уже закрывают, занятий же нет по случаю военного времени), – обстрел не начинается и тогда.

Проведя в Тель-Авиве безмятежный и абсолютно мирный день, возвращаетесь в Иерусалим под сурдинку разговоров с коллегой. В поезде неожиданно полно народу – как до войны. А по площади между авто- и жд-вокзалами, куда вы вышли и ждете трамвая, опять играет разухабистая музыка, и под нее бузят подростки-харедим (я пока не разобралась в том, что именно там делается, но это как-то очень духоподъемно). Группа этих подростков в черных пиджаках и в белых рубашках загружается с вами в трамвай. Они висят на перилах и на весь трамвай орут друг другу по-английски всякие истории, в которых они были – ну, молодцы.

Война будто бы растворилась, но не полностью. Она превратилась в тонкую пленку, мелкую взвесь. Она везде, но парадоксально почти не ощущается, как ощущалась за неделю еще до того. Что-то переломилось. Можно было бы сказать, что жизнь берет свое. Да, наверное, так. Проезжая мимо ирии, видим штук шесть машин миштары с мигалками и людей с автоматами. Наверное, теракт…

Тут важно просто держать в уме одно обстоятельство. Заложники. Боль притупилась (это нормально, нельзя жить с такой интенсивностью боли), но память-то на месте. Они там, и что с ними – неизвестно. Подо всей этой безмятежностью – такова природа страны, синее небо, яркие цветы в любое время года, разноцветные птицы поют – под ней как будто тикают тревожные часы. Живы ли те, кого тут нет уже месяц? Где их держат? Чем кормят и кормят ли? Не бьют ли их?

Глаза постоянно встречают коллаж с лицами угнанных в Газу. И еще – отдельные портреты. По пути в библиотеку – на заборе, большие. В центре города, на моих любимых улицах вокруг Яффо – маленькие. В университете… Пока я читала доклад, ПВО сбили баллистическую ракету, которую выпустили по Израилю хуситы. А если бы она долетела?.. Но в тот день и этого не случилось.

Порой то, что не случилось, не менее влиятельно, чем то, что случилось.

Собственно, и доклад мой был примерно о том же: как власть в России, разные ее фигуранты и инстанции, обеспечивающие своими денежными средствами всякие премии и события, влияли на литературу, даже если они по видимости ни во что не вмешивались (до поры, как нам известно). О том, что создавало на поверхности океана истории политические шторма, сказывалось на внешне вполне спокойных и независимых от этого литературных придонных водах…

Когда меня спросили, как же влияет то, что напрямую не влияет, присутствующий на докладе Володя, который гораздо более моего разбирается в математике и естественных науках, сказал слово «супервентность». В смысле того что две системы связаны, если при изменении одной меняется и другая.

В таких связанных системах важно не только то, что происходит, но и то, что не происходит. Или то, что лишь может произойти, потому что эта возможность существует внутри большого События, в котором и осуществляется наша маленькая жизнь вместе с ее повседневными фактами, будь то событие политической борьбы, по видимости тебя не касающееся, или событие войны, которая – так тебе пока повезло – хотя и близко, но все еще не у тебя под окнами. И политический переворот, и война в любом случае находятся прямо тут. Хотя бы потому что наступает момент – и ты начинаешь всерьез радоваться тому, что вот, классно как, они не контролируют каждый твой шаг, или тому, что вот, хорошо, что прямо сейчас у тебя над головой не взрывается вражеская ракета.

Событие, большое событие, организует твою жизнь тем, что вносит в нее невидимую, но жесткую границу не-происходящего, про которое ты не знаешь, временно оно или навсегда. И ты обходишь эту границу, ориентируешься на нее. Тут твои страхи, твои неврозы. Тут твои решения о будущем. В том числе и о ближайшем, типа «гулять с детьми на улице, но чтобы рядом был мамад» или «пойти в душ, но не намыливаться особо, чтобы выбежать, если сирена». Или – в других обстоятельствах, в другой стране – «не делать ремонт, потому что, может быть, придется эмигрировать, а может быть, и нет». И мысли о том, нет ли у тебя в сумке чего-нибудь не того, на случай если в метро остановит полиция… А может быть, и не остановит. Но может остановить. А может быть, воздушной тревоги не будет, но может ведь быть.

Это, конечно, такое себе рассуждение о супервентности. Настоящее рассуждение о ней должно быть и серьезнее, и глубже. Но какие обстоятельства – такие и рассуждения. Разве что рандомный полицейский досмотр в московском метро все же гораздо менее вероятен, чем очередной обстрел в нынешних израильских обстоятельствах. Но я-то пишу это как раз в том месте, куда прилетало всего пару раз за этот месяц, мне грех жаловаться. Вот и лендлорд наш, кстати, опять вернулся. Ходит, поет, с детьми возится. И это счастье.

Эпилог 1. Из записей Евгения Финкеля.

***

сегодня было разрешено к публикации

что душа моя находится в состоянии военной операции

что она убита зачеркнуто ранена так вернее

что она плачет по девочке с жемчугом я.вермеера

что она онемела закоченела от боли

окаменела обернувшись на поле бойни

я кричал ей ау но она молчала

идиот ей бы спастись сначала

ей бы хоть добежать до того куста на обочине

и оглохнуть не слышать крики стоны автоматные очереди

и считать до ста до тысячи и до обморока

умолять того кто прозяб на облаке

сегодня разрешено к публикации

имя девочки с жемчужной сережкой

семья убедительно просит блогеров и папарацци

не приходить на похороны

если можно конечно же

если можно

Эпилог 2. Из записей Анны Лихтикман.

***

И все это время на улице гнусненькое неглубокое тепло. Все забыли о погоде, вместо нее – наскоро созданный, теплый по умолчанию воздух.

***

Новая игра: включаешь в салоне телевизор, уходишь в спальню и время от времени прислушиваешься. Выхватываешь фрагмент чьей-то воинственной речи, прикидываешь, кому она может принадлежать, – левому или правому. Потом уже идешь, смотришь.

*

Реклама в фейсбуке – противопогромный замок на дверь убежища. Видела уже несколько моделей. Самый первый – доску, блокирующую дверь, придумал, говорят, какой-то мужик и устанавливал бесплатно всем желающим.

Непонятно почему внезапно умер сосед, мужчина средних лет. Как это, просто так умер, сейчас?

…

В ешиве под окнами каждый вечер врубают техно.