Журнал современной израильской литературы на русском языке Издаётся с 1999 года
О восстании заключенных нацистского лагеря уничтожения Собибор 14 октября 1943 года за последние годы много написано и сказано. Опубликованы неизвестные ранее архивные документы, вышли новые книги, сняты документальные и художественные фильмы. Вряд ли будет преувеличением сказать, что в массовом сознании восстание в Собиборе сейчас стоит в одном ряду с такими общепризнанными актами еврейского сопротивления в годы Холокоста, как восстание в Варшавском гетто или бунт зондеркоманды Аушвица.
Меньше внимания уделяется тому, как складывались судьбы восставших узников после побега. Между тем, «постсобиборские» страницы их биографий тоже полны драматизма и героизма.
Начнем, впрочем, с краткого рассказа о самом восстании – слишком много неточностей и фантазий сопровождают его описание в различных источниках.
Попытки уничтожить эсэсовский персонал и организовать массовый побег случались в Собиборе за полтора года существования лагеря неоднократно. Вроде бы весной 1943 года заключенные, обслуживавшие газовые камеры, пытались бежать через подкоп, но были разоблачены и казнены. Но так как тот сектор, где они жили и «работали», был наглухо изолирован от основного лагеря, об этом эпизоде мало что достоверно известно.
Примерно тогда же группа узников, прибывших из Нидерландов, планировала поднять восстание, захватить лагерный оружейный склад и, вооружившись, уйти в лес. В разработке плана участвовали также польские заключенные и вроде бы даже некоторые охранники из числа советских военнопленных, пошедших на сотрудничество с нацистами. Но и этот заговор был раскрыт, а более 70 голландских евреев расстреляны.
Еще один замысел известен со слов выжившего узника Собибора Симхи Бяловича, работавшего в лагерной аптеке: «Мы были одержимы идеей отомстить за наших родных и уничтожить эсэсовцев. Герш, молодой узник из Замосци, предложил использовать яд. Он сказал мне: “Попробуй найти три пузырька с 200 граммами морфина”. Я получил морфин и передал ему, но [эсэсовец Густав] Вагнер обнаружил один из пузырьков. Четверо мужчин и девушка были арестованы. Вагнер показал мне пузырек, но я сказал: “Никогда не видел его раньше, наши пузырьки все с этикетками”. Эсэсовец, отвечавший за аптеку, подтвердил мои слова. Мне повезло, но Герш и еще пять человек были казнены».
Особняком стоит групповой побег узников 23 июля 1943 года во время работ в лесу недалеко от лагеря. Заключенным удалось убить охранника, а пятеро из бежавших пережили войну.
Но мечта о массовом побеге начала обретать реальные очертания только в 20-х числах сентября 1943 года, когда в Собибор пришел эшелон с советскими военнопленными из Минска. При селекции эсэсовцы отобрали для работы 80 человек из примерно 2 000 новоприбывших – большой процент по меркам лагеря уничтожения, где обычно почти весь транспорт сразу отправлялся в газовые камеры. Дело в том, что в это время там шло строительство оружейных мастерских, так называемого Норд-лагеря, и немцам требовались рабочие руки.
В Собиборе на Александра Печерского сразу же обратил внимание руководитель лагерного подполья Леон Фельгендлер, сын раввина, коммерсант из расположенного неподалеку посада Жулкевка. И вообще прибытие в лагерь группы советских военнопленных произвело на узников огромное впечатление. Многие из бывших заключенных Собибора вспоминали потом, что на красноармейцев они тогда смотрели как на мессианскую силу, и Печерский с товарищами выглядели в их глазах практически посланцами свыше. Тем более что в один из первых дней в лагере Печерский провел для узников нечто вроде политинформации, рассказал, что знал, о положении на фронтах, о неизбежной победе над нацизмом. Впервые среди узников Собибора оказалась сплоченная группа людей, не просто ранее воевавших, но заряженных на борьбу и победу и воспринимавших себя частью сражающейся армии.
Александр Печерский. 1943-1945
Через несколько дней Фельгендлер вызвал Печерского на откровенный разговор. Печерский не сразу ответил согласием, он приглядывался и к своему собеседнику, и к обстановке в лагере. Но потом они поверили друг другу и стали обдумывать план побега. Печерский сразу понял, что хочет не просто бежать, его цель – уничтожить лагерный персонал, хотя бы в малой степени отомстив за все те ужасы, что там творились, за всю пролитую кровь.
Печерский поставил два условия: строжайшая конспирация и участие в восстании только тех людей, которых он выберет лично. Он хотел, чтобы ключевую роль в восстании играли советские военнопленные, с которыми он вместе был еще в минском лагере и которым мог полностью доверять.
Был создан комитет, в который кроме Печерского и Фельгендлера вошел ближайший соратник Печерского Шлейма Лейтман. Это был варшавский коммунист, в Собиборе ставший еще и посредником между не знавшим идиша Печерским и польскими узниками, которые не говорили по-русски (Лейтман погиб при побеге из лагеря). Кроме того, в собраниях комитета участвовали руководители лагерных мастерских – им в плане Печерского тоже была отведено чрезвычайно важное место.
Рассматривалось несколько вариантов. В итоге решено было сыграть на жадности и пунктуальности эсэсовцев из лагерного персонала. Дело в том, что по закону все имущество уничтоженных узников считалось собственностью Рейха. На практике же многие западноевропейские евреи, в первую очередь голландские, привозили с собой в лагерь хорошие дорогие вещи, и эсэсовцы забирали их себе. Узники, работавшие на сортировке вещей, в день восстания, 14 октября, стали сообщать эсэсовцам, что нашли кожаное пальто, ботинки, еще какую-то модную одежду или обувь, и приглашать на примерку. Таким образом было составлено расписание, которого немцы со свойственной им пунктуальностью тщательно придерживались. Они по одному приходили в мастерские, и их там убивали.
После этого планировалось построить узников в колонну и повести к выходу из лагеря, чтобы запутать охрану. Но в этот момент все пошло немного не по плану: заключенные, узнав о восстании, не выдержали и побежали к воротам. Оставшиеся в живых эсэсовцы и охранники поняли, что происходит что-то неладное, и начали стрелять. Оружейный арсенал тоже не удалось захватить, как планировалось.
Тем не менее, восставшие уничтожили 11 эсэсовцев – более половины бывших в тот день в лагере – и нескольких охранников. Несколько десятков человек погибло при побеге, но около 280 заключенных из 550, находившихся тогда в Собиборе, вырвались на свободу. Многие погибнут во время облав, будут убиты немцами или местными жителями. Лишь 55 человек доживут до конца войны.
Через несколько дней после побега, в ночь на 20 октября 1943 года, Александр Печерский и группа из восьми других бывших узников Собибора перешли Западный Буг и оказались на оккупированной территории Белоруссии. Во время переправы сильно простудился один из самых близких соратников Печерского Борис Цыбульский. Его пришлось оставить в одном из сел на контролируемой партизанами территории, где он вскоре умер от воспаления легких. Восемь других пошли дальше и вскоре вышли в расположение одного из партизанских отрядов.
Детали первой встречи с белорусскими партизанами один из «девятки Печерского» Аркадий Вайспапир рассказал только в начале 2010-х годов журналисту Александру Ступникову: «Нас сначала не приняли, говорят: “Нам евреи не нужны. Идите на восток, соединяйтесь с армией и воюйте”. Мы пошли, немного отошли, нас разведка этого отряда окружила, забрали у нас пистолеты. В партизанах иметь пистолет – это был такой почет! Но они забрали наши три пистолета: “Ну, идите дальше”. И мы попали на обоз другого отряда».
Впрочем, и в этот отряд бывших собиборовцев взяли не сразу. «Вначале нас никуда не пускали, поскольку надо было проверить, кто мы такие, – может, мы врем, что в лагере были, – пока польские партизаны не сообщили, что было восстание в лагере и [узники] разбежались», – вспоминал Александр Печерский. В итоге он и его товарищи вступили в партизанские отряды, действовавшие в Западной Белоруссии.
Сам Печерский оказался в отряде имени Щорса. Его создал в 1942 году лейтенант Павел Пронягин, под командованием которого отряд спас евреев из Коссовского и Слонимского гетто, за что Пронягин был признан Праведником народов мира. Правда, к моменту появления Печерского Пронягина в отряде уже не было (он «ушел на повышение», став начальником штаба Брестского партизанского соединения), но «юдофильский уклон» остался[1].
Печерский пробыл в отряде до соединения партизан с Красной армией, то есть до апреля 1944 года. Участвовал в боях, пускал под откос вражеские эшелоны. Потом как бывший военнопленный был отправлен в так называемый спецлагерь НКВД на проверку, а после проверки – в отдельный штурмовой стрелковый батальон (ОШСБ). Штурмовые батальоны формировались в основном из офицеров, побывавших в плену, шансов выжить у попавших туда было не очень много.
Печерскому «повезло»: в бою под латвийским городом Бауска в августе 1944-го его тяжело ранило осколком мины в бедро. Он получил справку за подписью командира батальона о том, что «свою вину перед Родиной искупил кровью», и был направлен в подмосковный госпиталь. На этом война для него закончилась. После нескольких месяцев, проведенных в госпиталях, он вернулся в Ростов-на-Дону, где и жил до самой смерти. Александр Печерский умер в 1990 году в возрасте 80 лет.
Через спецлагерь НКВД и штурмовой батальон прошел и еще один собиборовец, бежавший с Печерским, – минчанин Борис Таборинский. Он пробыл в ОШСБ с августа по декабрь 1944 года, вернулся оттуда невредимым и закончил войну в звании младшего лейтенанта.
Воевал в партизанском отряде имени Фрунзе и погиб незадолго до воссоединения партизан с Красной армией еще один активный участник восстания в Собиборе Александр Шубаев, горский еврей, уроженец дагестанского Хасавюрта. «Это был жизнерадостный, никогда не падавший духом человек, – вспоминал Печерский. – Он очень любил петь и в шутку сам себя называл “Калимали”. Что такое “калимали”, никто не знал, но у всех это вызывало улыбку». Во время восстания Шубаев зарубил топором в портняжной мастерской заместителя коменданта Собибора Йоганна Ниманна, положив тем самым начало уничтожению служивших в лагере эсэсовцев.
Детали его гибели точно не известны. По словам служившего с ним в одном отряде Аркадия Вайспапира, Шубаев «пошел с группой разведчиков за реку Припять для установления контактов с армией (когда фронт подошел близко). Группа пропала».
В Данцигском коридоре в марте 1945 года, сражаясь в рядах 71-й стрелковой дивизии 70-й армии, погиб еще один член «девятки Печерского», уроженец Белоруссии Семен Мазуркевич. Семье сообщили о его гибели, но никаких подробностей они не знали еще много десятилетий. «Как-то, году в 1995‑м или раньше, я увидела в магазине две книжки, там проволока колючая была на обложке, – рассказывала мне дочь Мазуркевича Лариса Подрецкая. – Заглянула: девушка описывает свое горе во время войны. Купила, брату показала. Он взял, на следующий день мне звонит: “Так это же про нашего отца”. Так и услышали про Собибор». Она же вспоминала, как после войны с матерью пошла восстанавливать потерянное свидетельство о рождении: «Паспортистка написала про отца “белорус”. Мама говорит: “Так он еврей”, а та ей ответила: “Вас, видно, война не научила”».
Аркадий Вайспапир и Алексей Вайцен были рядовыми. Поэтому их при переходе из партизанского отряда имени Фрунзе в действующую армию проверяли не так тщательно, как офицеров, и направили потом не в ОШСБ, а в обычные части. Вайспапир служил командиром пулеметного отделения, Вайцен – разведчиком. Оба были награждены медалями «За отвагу», а Вайцен – еще и орденом Красной Звезды. Войну Вайцен закончил в Восточной Пруссии, остался служить в ВДВ и демобилизовался только в 1966 году в звании капитана. А Вайспапир в 1946-м вернулся в Украину, много лет работал главным инженером крупного завода в Артемовске (Бахмуте).
С Алексеем Вайценом связана одна занятная история. В документах он значился Алексеем Ангеловичем, статья о нем в «Новой газете» за 2009 год так и называлась – «Алексей, сын Ангела». Я понимал, что такого отчества у мальчика из еврейской семьи быть не могло, но как оно образовалось, долго не мог сообразить. И лишь глядя на причудливые буквосочетания в документах Вайцена военной поры, догадался, что так партизанско-армейские писари пытались изобразить обычное еврейское имя Аншель. Видимо, кто-то в конце концов вместо невозможного «Аншелевич» вписал более понятное «Ангелович», а Вайцен рассудил, что в послевоенном СССР так будет спокойнее, и не стал ничего менять.
Вместе с Печерским и его товарищами-красноармейцами за Буг ушли и два польских еврея – Михаил Ицкович и Наум Плотницкий. Об Ицковиче мы знаем совсем мало: провел несколько месяцев все в том же отряде имени Фрунзе, пошел в Красную армию, был награжден медалью «За отвагу», превратился в армейских документах сначала в «Земковича», а потом и вовсе в Зиновьевича. Погиб, по свидетельству Аркадия Вайспапира, где-то под Гдыней.
Наум Плотницкий в начале войны сражался с немцами в рядах польской армии, попал в плен, бежал, несколько лет скрывался, но в июле 1943-го попал в облаву и был отправлен в Собибор. После побега вместе с Печерским был принят в отряд имени Щорса. За участие в боях на Одере незадолго до конца войны был представлен к ордену Славы 3-й степени, но в итоге награжден лишь орденом Красной Звезды. После войны жил в Пинске, в 1979 году репатриировался в Израиль.
Наум Плотницкий в польской военной форме
Позже, в 1990 году, в Израиль уехал и Семен Розенфельд, который был вместе с Печерским, Вайспапиром, Цибульским, Шубаевым сначала в рабочем лагере СС на улице Широкая в Минске, а потом и в Собиборе. Во время побега он был ранен в ногу и не смог уйти в Белоруссию вместе с другими военнопленными красноармейцами. Скрываясь в лесу, а потом на хуторе под Хелмом, он дождался прихода Красной армии и после трехнедельной проверки в СМЕРШ вернулся в строй. В январе 1945 года во время уличных боев в Познани Розенфельд был ранен, долго пролежал в госпитале и уже после победы прибыл в Берлин, где прослужил до октября. До отъезда в Израиль жил в Украине.
Еще двое бежавших из Собибора, Ефим Литвиновский и Цадик Левин, перед тем как влиться в ряды Красной армии побывали в польско-еврейском отряде имени Б. Гловацкого, которым руководил знаменитый в тех краях партизанский командир Хиль Браверман, оттуда перешли в отряд Федора Ковалева, входивший в Гвардию Людову, а затем попали в расположение Черниговско-Волынского партизанского соединения под командованием Алексея Федорова. В книге мемуаров «Последняя зима» Федоров рассказал о встрече с «невероятно худым мужчиной в лохмотьях – бывшим студентом из Куйбышева Ефимом Литвиновским. Не верилось, что ему всего двадцать два года. Ефим выглядел почти стариком. Таким его сделал гиммлеровский лагерь смерти в Сабиборе».
Литвиновский в 1944 году был ранен и вернулся в Куйбышев, где прожил до конца жизни, работая парикмахером. Уроженец Каунаса Цадик Левин погиб при освобождении Польши в августе 1944 года.
Еще минимум двое бывших узников Собибора из числа польских евреев оказались один в партизанах, другая – в Красной армии.
Хелла Феленбаум жила в Люблине с родителями и братьями, когда нацисты вторглись в Польшу. В начале 1940 года (ей едва исполнилось 16) их всех депортировали в трудовой лагерь в Седлище близ Хелма, где узники были заняты на мелиорационных работах. Там она заразилась брюшным тифом и по лагерным правилам должна была быть признана недееспособной и убита. Но лагерный врач спрятал ее в подвале и вылечил алкоголем. В ноябре 1942-го в Собибор были отправлены родители Хеллы, а месяцем позже – она сама и ее братья. Один из братьев попытался по дороге бежать, но был застрелен. Из всей семьи выжила только Хелла: во время селекции она сказала, что умеет вязать, и ей удалось избежать газовой камеры.
В Собиборе она вязала эсэсовцам перчатки, носки, свитера, ухаживала за цветами, работала в прачечной и в гладильне. «Из-за голода, который мы пережили, я была худой и невысокой, – вспоминала она. – Плотники сделали для меня маленькую скамеечку, и когда я слышала, что эсэсовец подходит к дверям, я вставала на нее, чтобы выглядеть немного выше и старше».
Хелла Феленбаум (Вайс)
После побега Хелла Феленбаум несколько месяцев скрывалась в лесу вместе с другими узниками Собибора и пятью красноармейцами, бежавшими из плена. Потом она встретила разведывательно-диверсионный отряд НКВД «Охотники», которым командовал Николай Прокопюк (история этого подразделения еще не написана, а между тем «Охотники» заслуживают отдельного серьезного разговора, в том числе в связи с еврейской темой).
Она вступила в отряд Прокопюка, а в октябре 1944 года оказалась в Красной армии. «Русские послали ее на шесть недель в специальную школу, где она изучала немецкое оружие, правила минного дела и основы марксизма-ленинизма», – так передает содержание своей беседы с ней американский журналист, автор книги о Собиборе Ричард Рашке. Феленбаум прошла от Польши до Праги, дважды была ранена, награждена медалью «За отвагу» и орденом Красной Звезды. Правда, в приказах о награждении она значится то как Филимбаум, то как Филенбаум: советским писарям с трудом давались не только еврейские отчества, но и еврейские фамилии. Так что на поиск в архивах документов о ее боевом пути пришлось потратить немало времени.
В Чехословакии она познакомилась со своим будущим мужем – бойцом 1-го Чехословацкого армейского корпуса под командованием Людвика Свободы. Супруги эмигрировали в Израиль, где открыли кафе. В браке родилось три дочери. Хелла Феленбаум (по мужу – Вайс), в отличие от многих других бывших узников, неизменно отказывалась выступать свидетельницей на процессах против эсэсовцев, служивших в Собиборе, не желая приезжать в Германию. Она согласилась дать показания только один раз, на суде над обершарфюрером Карлом Френцелем в 1983 году. Хелла умерла в Гедере в 1988 году.
Ицик Лихтман попал в Собибор одним из первых транспортов, в мае 1942-го. В лагере он встретил Аду Фишер. Она была чуть моложе его: ему было 34 года, ей – 27. Он работал в сапожной мастерской, а она в прачечной. Им обоим удалось практически невозможное – выжить, проведя в лагере смерти почти полтора года.
Ицик и Ада Лихтманы, Лодзь, 1946 год
Во время восстания Ицик убил одного из эсэсовцев, а после побега c несколькими другими узниками направился в Парчевские леса на Люблинщине, где действовала группа советских партизан. Но накануне их появления партизаны вернулись в Белоруссию, и Лихтман примкнул к группе евреев, скрывавшихся в лесу. Однако немецкие облавы и постоянное ощущение угрозы со стороны враждебно настроенных отрядов польского сопротивления побудили его двигаться дальше на восток. В декабре он с товарищами (мы не знаем, были ли среди них бывшие узники Собибора) перешел Буг и оказался на советской территории.
Там он вступил в действовавший под Брестом отряд имени Жукова, где пробыл около полугода, – трудился по-прежнему сапожником, иногда участвовал в боевых операциях. «Мы устраивали вылазки, минировали железнодорожные пути, организовывали засады на немцев и так очистили от них район, что они боялись даже ходить в нашу сторону», – с гордостью пишет Лихтман в своих послевоенных показаниях.
После соединения партизан с Красной армией он был мобилизован в Войско Польское. По окончании войны разыскал Аду Фишер, также сражавшуюся с нацистами в еврейском партизанском отряде в Восточной Польше. Они поженились и в 1950 году переехали в Израиль. Ицик, ставший Ицхаком, умер в 1992-м. Его жена, выступавшая свидетелем на процессе Эйхмана и снимавшаяся в одном из фильмов великого французского документалиста Клода Ланцмана, – годом позже. В Израиле живут их дочь и внуки.
[1] О драматической истории любви П. В. Пронягина к еврейской девушке из Варшавы по имени Дина см.: Максимова Э. Жил ли праведник по правде… // Известия. 1995. 1 марта.
