Ася Анистратенко

с усталостью с которой ты навек

как чук и брат его печальный гек

и никому никто из них не сторож

и каждый день толкает новый день

переступая медленно в узде

и цедит брат его ну что ты стонешь

поклажа тяжка повод некрасив

молчи себе на языке осин

ты сам себе все это напросил

наполнил воз чугунными блинами

и радуйся что тихо путь лежит

там если кто-то с косами стоит

то можно делать вид что не за нами

что выкопанных ям культурный слой

тебя парализующий на месте

еще лет тысяча или там двести

увидят гости из других созвездий

жучком стрекозкой безымянной вестью

залитой нашей горькою смолой

хоть бы умер кто у него

говорил поэт о поэте

понимая под этим определенные свойства текста

нарисованные герои натянутые сюжеты

а хотелось динамики конфликта или протеста

хотелось лезвия безысходности и огня

силы ночи одолевающей силу дня

хоть бы выжил кто у него

говорим мы теперь друг другу

передавая эту мечту по кругу

как сигарету прикуренную от газа

хоть бы было тепло простая еда хоть бы свет какой-то

безопасный угол кошка свободная койка

и надежда разом

посмотри в окно

это синяя лихорадка

в декабре так жарко бывает только в бреду

хоть бы выжил кто вообще

хоть бы что-то было в порядке

ты и я понимаем что я имею в виду

впереди новый год рождество христианский сочельник

что просить для поэта

жизни без приключений

приключений с невообразимым хорошим концом

снов цветных без побудки три раза за ночь

хоть бы выжил кто

кто сейчас оглушенно замер

хоть бы дожили мы

посмотреться в его лицо

Спи, моя милая. Эта зима

Не оставляет нам лучшего выбора.

Спи, пока в ночь улетают дома

Пресни и Кунцева, Питера, Выборга…

Спи, пока мы с чемоданом в руке

Пересекаем последние линии,

Чтобы вздохнуть от тебя вдалеке

Где-то в горах ли, у моря у синего.

Дым из трубы выедает глаза, —

Берег турецкий, ненужная Африка, —

Мы же всё смотрим и смотрим назад —

Как ты там машешь зигованным шарфиком,

Синим платочком, как мартовский снег…

Всё уже, все, улыбнулись, отплюнулись,

Только течет из-под слипшихся век,

Все вымывая, фотоны и люмены,

Палочки, колбы, уроки труда,

Волга впадает, имей уважение,

Всё, что служило года и года,

Как шифоньер и квадрат умножения,

Всё это — шаг до тюрьмы и сумы,

Всё это — кто ещё, если не мы,

Красное яблоко, тонкая кожица,

Всё — и осколки проклятой зимы.

Сколько ни складывай, вечность не сложится.

обернулся и говорит устало:

«мы с тобою теперь в голове состава,

впереди только снег и снег.

ты не знаешь, кстати, Нева не встала?

как-то этой зимой не мороза мало,

а надежды нет.

только звездный над головою гомон —

там встречают родственных и знакомых:

год показывает улов.

если ком проглотишь, который в горле,

даже слышно, как они там глаголят,

но не слышно слов.

и под толстым рвущимся слоем ваты

равно трудно правым и виноватым…

ты свети, свети:

у тебя прожектор теперь и тяга,

даже если видимость на три шага —

на длину пути.

знай: когда уляжется эта вьюга,

будет небо ясным, как небо юга,

как в любимых снах.

а когда золотой оборвется гвоздик,

это кто-то накоротко и в гости —

посмотреть на нас».

приснилось быть бездомным на руси

переезжать таскать тюки и книги

пристраивать цветы компьютер шубу

плакаты несезонное стекло

посуду про запас штаны на вырост

коллекцию билетиков трамвайных

забытые и найденные вещи

и ключ в почтовый ящик и пошли

дом вычерпав до дна переезжать

о сколько раз с надеждой без надежды

просить друзей передержать недельку

потом годами разбирать углы

о как мы ненавидим этот быт

но помещаем душу в тканый коврик

и возим за собою две коробки

сокровищ из детсадовских времен

смотри мои богачества смотри

ракушки шишки стереооткрытки

газетные статьи на ломком клее

песок и камни карты островов

и свернутые в них уют и нежность

как парашют который вдруг да вспыхнет

поднимет нас опустит нас укроет

и будет дом на новом берегу

проснулась долго гладила котов

и обещала никогда не бросить

и слышала непрочность в каждом слове

и гладила и гладила еще

богомол богомол ведь у нас с тобой уговор

что попросишь у бога для всех для них угомон

чтобы шапка горела на воре и плакал вор

чтобы сам разошелся похерив себя омон

и ещё попроси за меня я тебя прошу

чтобы каждому по разобранному калашу

чтобы вся эта конница сраная вся бы рать

не могла не умела бы этот калаш собрать

попроси ничего не добавь и не отними

чтобы люди остались людьми но притом людьми

победители побежденные все подряд

это самое трудное мне сейчас говорят

потому что людьми-то останутся но людьми

помолись за нас всех богомол и пойми пойми

а это минута, в которой хранится тепло,

зажатое между вчерашним и завтрашним злом.

тревожно, и грустно, и страшно, и тягостно, но,

допустим, минута. как кадр из немого кино.

мы просто стоим на зеленой и желтой траве,

и птицы невидимо возятся в сонной листве,

и залиты зноем, как медом, дома и дворы,

в которых всё мирно, точнее, — миры и миры.

сейчас, что ни скажешь, так сразу свернешь на войну,

и сердце мое постоянно уходит ко дну,

и как-то неловко сказать: «извините, тону»,

все тонут. оставьте мне эту минуту одну.

я буду туда уходить. я уже ухожу

и теплую эту картинку внутри сторожу,

пока там темнеет, пока там восходит луна.

пока тишина.