Катя Капович

Мой походный Эль-Аль пробуравил глухую ночь,

я вернулась в страну под оливы и жакаранды,

синеокие кипарисы и проч., и проч.,

чтобы пробу со света взять на весь путь обратный.

Средиземного моря волны опять со мной,

на глазное дно оседают то соль, то пена,

фляга быстро пустеет водой, и гудит прибой,

и асфальт горячится, и всё это офигенно.

Как Восток описать, не впадая в немой восторг,

перед слаженным гомоном улицы в отдаленье,

будто сильной поток, подхватив, за собой повлёк,

словно щепку, меня в вавилонское наважденье.

Иудейского солнца лучи так сошлись впритык,

что слепился из них на мгновенье подробный город,

потому что у всякого города есть двойник,

что прочнее и выше небом, и в память вколот.

Дочь там учит иврит, из-за двери струится свет,

там мой друг по дороге бредет за вином в маколет,

разобижен на Бога, которого типа нет,

но который его устами века глаголет.

Море плещет как попало,

сердце застаёт врасплох

крепкий рыбный дух мангала.

Тот, кто жив, считай до трёх.

Это море, эти камни,

этих волн лихая прыть.

жизнь затем навек дана мне,

чтобы с кем-то разделить.

Лягу заживо у моря

и усну туда, где дом,

покрывало на заборе,

мы с друзьями за столом.

В синем небе солнце светит,

лица золотом горят,

все в наличье, крыша едет,

а, когда проснусь назад,

ходит дочка вдоль полоски

отсыревшего песка,

камешек бросает плоский,

локон вьётся у виска.

Всё, что ни скажу, слова не те,

всё, что умолчу, важней и лучше:

про пиджак, висящий на гвозде,

про пятно от шариковой ручки.

Долгую прогулку летним днём

к медленной реке, катящей волны,

берег, где сидим с тобой вдвоём

с пачкою солёного попкорна.

Золотые жизни пустяки,

девочки ныряют, как русалки,

в синий, голубой поток реки –

как же это просто, ёлки-палки.

Рейте, ласточки, в час затишья

в голубой предвечерний час,

чтобы небо в предгрозье вышить,

нашей жизни продлить рассказ.

Дует ветер в отверстьях арок,

из-под облака древний вид,

где природа – сплошной подарок

с удивлённым лицом стоит.

Это время на всё погасло,

если слышатся голоса

в глубине ледяного часа

среди тусклого хаоса.

Если молниеносной вспышкой

свет трезубцем, и мысль в поту,

труд сознания – груз излишний.

Пойте, ласточки, жизнь по ту.

Чтоб исполненная надежды

в ярком зареве бытия

за лидийскою флейтой нежной

шла однажды на звуки я.

В мире, расколотом на темноту и свет,

свет – это там, где тебе восемнадцать лет,

ты в своего приятеля влюблена,

он ничего не знает, он весь в делах,

а у тебя дела, так сказать, не ах:

муз болтовня, вечерами стакан вина.

Он иногда приходит к тебе во сне

и говорит устало: «Иди ко мне!»

Там ты к нему в поразительных снах идёшь,

тлеют в окне янтари, фонари горят,

глухо роняет яблоки старый сад,

и по рукам пробегает ночная дрожь.

Так неохота потом по утрам вставать,

снова в одежду влезать, застилать кровать,

из дому в мир выходить, видеть лес, холмы,

припоминать дом и сад без больших прикрас,

в ревности губы кусать: «С кем он там сейчас?

И озариться вдруг светом, где вечны мы.

УЛИЦА ФЛОРЕНТИН, ТЕЛЬ-АВИВ

Старик, чуть приволакивая ногу,

выходит на дорогу,

в его руке колышется мешок,

в кульке мясцо, колбасные обрезки,

но сам имеет вид приятно светский –

костюм из твида важен и широк.

Из подворотен, выгнувши хвосты,

к нему идут бездомные коты,

и начинается зверей кормленье

на уличном углу в пересеченье

полоски света с клином темноты.

Ночь, улица, пустынное кафе,

он здесь бывал в военных галифе,

в шнурованых ботинках до колена,

с друзьями под закуску выпивал,

друзья ушли и, чтоб не горевал,

сюда приходит он, под эти стены.

Чудесной южной ночи гражданин

в кошачьем царстве к таинству причин

причастен он, и речь его струится,

гортанная магическая речь

о том, что существует встреча встреч,

и звёзды начинают вдруг светиться

Мама о войне не говорила,

щурилась в окно на тусклый свет,

будто там опять сирена выла,

озарялось небо от ракет.

– Мама, расскажи мне хоть про что-то?

– Помню поезд, бомбы, длинный луг

и лицо немецкого пилота.

Отвечая, замолкала вдруг.

Плыл в окошке клин высокий птичий,

клён шептал: «Пора дождю бы лить!»

У деревьев есть такой обычай

с небом разговоры говорить.

Девочкою в платьице из ситца

виделась она мне в том окне.

– Мама, это ведь не повторится?

Но она не отвечала мне.